Но О’Мэлли был слишком осмотрителен, чтобы заговорить на эту тему напрямую, а потому тихо спросил:

– Есть что-нибудь, что я должен сделать для вас до завтрашнего утра, ваше высокопреосвященство?

– Например?

– Я думал, может быть, вы хотите, чтобы я снова связался с монсеньором Моралесом и попытался узнать побольше об этом отозванном докладе о кардинале Трамбле?

Ломели бросил через плечо взгляд на агента службы безопасности.

– Я не знаю, Рэй, какой в этом смысл. Если он ничего не сказал до начала конклава, то вряд ли сделает это теперь, в особенности если подозревает, что кардинал Трамбле может быть избран папой. А такие подозрения у него как раз немедленно и возникнут, если вы обратитесь к нему по этому поводу во второй раз.

Они вышли под вечернее небо. Последний автобус уже уехал. Где-то неподалеку опять летал вертолет.

Ломели поманил агента службы безопасности, показал на пустой двор:

– Похоже, про меня забыли. Вы не будете так добры?..

– Конечно, ваше высокопреосвященство.

Агент зашептал себе в рукав.

Ломели обратился к О’Мэлли. Он чувствовал себя усталым и одиноким, и его вдруг одолело необычное желание излить душу.

– Иногда, мой дорогой монсеньор О’Мэлли, знания оказываются слишком тяжелы. Я хочу сказать: у кого из нас нет какой-нибудь тайны, которой он не стыдился бы? Например, наше омерзительное отношение, когда мы закрывали глаза на сексуальные домогательства, – я находился на зарубежной службе, так что, слава богу, не был вовлечен в скандалы непосредственно, но я сомневаюсь, что нашел бы в себе силы для более решительных действий. Сколько наших коллег не обращали внимания на жалобы жертв, просто переводили виновных священников в другие приходы? Дело не в том, что те, кто предпочитал закрывать глаза, воплощают собой зло, просто они не понимали масштабов порчи, с которой имеют дело, и предпочитали спокойную жизнь. Теперь мы знаем, что они ошибались…

Он замолчал, вспоминая сестру Шануми и маленькую затертую фотографию ее ребенка.

– …Или сколько дружб переходили грань интимности и вели к греху и разбитым сердцам? Или несчастный, глупый Тутино и его скандальные апартаменты – не имея семьи, человек так легко может стать жертвой одержимости вопросами статуса и протокола, что забудет о своем долге. Так скажите мне: должен ли я, как охотник за ведьмами, выискивать грехи моих коллег тридцатилетней давности?

– Согласен, ваше высокопреосвященство, – произнес О’Мэлли. – «Кто из вас без греха, первый брось на нее камень»[73]. Но я думал, что в случае кардинала Трамбле вас беспокоило нечто гораздо более недавнее – встреча между его святейшеством и кардиналом, которая произошла в прошлом месяце.

– Верно. Но я начинаю понимать, что покойный папа – пусть он навечно воссоединится с братством Святых понтификов…

– Аминь, – сказал О’Мэлли, и два прелата перекрестились.

– Я начинаю понимать, – продолжил Ломели более спокойным голосом, – что его святейшество в последние недели жизни, возможно, был не вполне в себе. Со слов кардинала Беллини, я прихожу к предположению, что он почти – и наш разговор абсолютно конфиденциален – впадал в некоторую паранойю. Становился крайне подозрительным.

– Что подтверждается его решением присвоить титул кардинала in pectore?

– Да. Ну почему, бога ради, он сделал это? Сразу скажу, что я очень высоко ценю кардинала Бенитеза, как и некоторые из наших братьев, – он настоящий Божий человек, – но была ли и в самом деле нужда возводить его в кардиналы втайне и в такой спешке?

– В особенности когда он только что пытался уйти в отставку с поста архиепископа Багдада по медицинским показаниям?

– Но мне он показался человеком в здравом уме, а когда вчера вечером я спросил его о здоровье, он как будто удивился, услышав мой вопрос.

Ломели понял, что перешел на шепот, и рассмеялся:

– Вы послушайте меня: я говорю, как типичный старик из курии, перешептываюсь по темным углам о назначениях!

Во двор въехал автобус и остановился напротив Ломели. Водитель открыл дверь. Других пассажиров внутри не было. Им в лицо ударил поток теплого воздуха от кондиционера.

– Подвезти вас до Каза Санта-Марта? – спросил Ломели у ирландца.

– Нет, спасибо, ваше высокопреосвященство. Я должен вернуться в капеллу, разложить новые бюллетени, убедиться, что все готово к завтрашнему дню.

– Тогда всего доброго, Рэй.

– Всего доброго, ваше высокопреосвященство.

О’Мэлли предложил руку, чтобы помочь Ломели подняться в автобус, и на сей раз декан чувствовал такую усталость, что не отказался от помощи.

Ирландец добавил:

– И конечно, я могу предпринять дальнейшие разыскания, если надо.

Ломели замер на ступеньке:

– Какие разыскания?

– Касательно кардинала Бенитеза.

Ломели задумался и сказал:

– Спасибо, но не надо. Я за один день наслушался достаточно тайн. Пусть исполнится воля Господня… и чем скорее, тем лучше.

В Каза Санта-Марта Ломели направился прямо к лифту. Часы показывали почти семь. Он не закрывал дверь, пока к нему не присоединились архиепископы Штутгарта и Праги Лёвенштайн и Яндачек. Чех, с лицом серым от усталости, опирался на трость.

Когда дверь закрылась и кабина начала подниматься, Лёвенштайн сказал:

– Декан, как вы считаете, мы закончим к завтрашнему вечеру?

– Возможно, ваше высокопреосвященство. Это не в моей власти.

Лёвенштайн поднял брови, скользнул взглядом по Яндачеку.

– Если это продлится дольше, то какова вероятность того, что кто-то из нас умрет, прежде чем мы выберем нового папу?

– Вы можете сказать об этом некоторым вашим коллегам, – улыбнулся Ломели и чуть поклонился немцу. – Это будет способствовать большему сосредоточению. Извините – мой этаж.

Он вышел из лифта, прошествовал мимо свечей перед покоями его святейшества и зашагал дальше по тускло освещенному коридору. За несколькими дверями слышны были звуки включенного душа. Он дошел до своей комнаты, помедлил, потом сделал несколько шагов и остановился перед дверями Адейеми. Из номера не доносилось ни звука. Этот контраст между нынешней гнетущей тишиной и смехом и возбуждением предыдущего вечера произвел ужасное впечатление.

Декан тихонько постучал:

– Джошуа? Это Ломели. С вами все в порядке?

Ответа не последовало.

Комната Ломели опять была прибрана монахинями. Он снял моццетту и рочетто, сел на край кровати и развязал шнурки. Спина болела. В глазах мутилось от усталости. Но он знал, что если ляжет, то уснет. Подошел к скамеечке, опустился на колени, открыл требник, чтобы найти подходящее. Глаза моментально отыскали Сорок шестой псалом[74]: