— Кольцо с вами? — тревожно прошептал молодой ван дер Лайден. Будучи совсем еще неопытным шафером, он был преисполнен чувства ответственности.

Арчер повторил жест многих виденных им прежде женихов — правой рукой без перчатки пощупал карман своего темно-серого жилета и убедился, что маленькое золотое колечко («Мэй от Ньюланда, …апреля 187… года» — было выгравировано на нем) на месте. Затем принял прежнюю позу и продолжал стоять, глядя на дверь, держа в левой руке цилиндр и жемчужно-серые перчатки с черной строчкой.

В вышине, под каменными сводами, торжественно звучал марш Генделя; волны звуков несли с собой неясные воспоминания о многих свадьбах, на которых, с радостным безразличием, стоял он на той же ступеньке, наблюдая, как чужие невесты вплывали в неф навстречу своим женихам.

«Словно в Опере на премьере», — подумал он, узнавая все те же лица в ложах (простите, на скамьях). Он подумал с насмешкой, будет ли и на смертном его одре присутствовать миссис Селфридж Мерри с неизменным высоченным, как башня, плюмажем из страусиных перьев на шляпке, и наденет ли миссис Бофорт ту же улыбку и те же бриллиантовые серьги, и приготовлены ли уже на том свете для них соответственные места на авансцене?

После этого еще было время оглядеть одно за другим знакомые лица в первых рядах — женские горели от любопытства и возбуждения, а мужские омрачала мысль о том, что нужно будет еще переодеваться во фрак перед ленчем и биться за угощение на свадебном завтраке. Арчер даже ясно представил речь Реджи Чиверса: «Обидно, что свадебный завтрак у старой Кэтрин. Но я слышал, что Лоуэлл настоял на том, чтобы готовил ЕГО шеф-повар, и, значит, еда будет неплохой — если только удастся до нее добраться». А Силлертон Джексон, должно быть, отвечал: «Разве вы не слышали, дружище? Все будет сервировано на маленьких столиках, по последней английской моде».

На мгновение глаза Арчера задержались на левой стороне, где его мать, вошедшая в церковь под руку с Генри ван дер Лайденом, тихонько всхлипывала под кружевной вуалью, спрятав руки в бабушкину муфту из горностая.

«Бедняжка Джейни, — подумал он, глядя на сестру, — даже если она свернет себе голову, ничего, кроме первых рядов, не увидит. А там сидят главным образом Ньюланды и Дагонеты, одетые, как обычно, без особого вкуса».

По эту сторону от белой ленты, отделявшей места для соединяющихся семейств, он увидел Бофорта, высокого и краснолицего, по своему обыкновению нагло разглядывающего женщин. Рядом сидела его жена, вся в фиолетовом и в серебристой шиншилле, а в самом конце ленты виднелась прилизанная голова Лоуренса Леффертса, этого посланца «хорошего тона», стража невидимого божества, осенявшего всю церемонию.

«Хотелось бы знать, сколько погрешностей против ритуала заметит острый глаз Леффертса», — подумал Арчер и вспомнил, что когда-то и сам считал все это чрезвычайно важным. Все, что прежде наполняло его дни, сейчас казалось ему жалкой пародией на жизнь, а то и спорами средневековых схоластов о метафизических терминах, которых теперь никто не понимает. Яростная дискуссия по поводу того, устраивать ли выставку свадебных подарков, отравила ему последние часы перед свадьбой. Арчеру казалось невероятным, что взрослые люди всерьез могли впадать в исступление из-за подобных пустяков, пока в конце концов миссис Уэлланд со слезами на глазах не решила этот вопрос отрицательно, сказав, что скорее впустит в свой дом репортеров. Но ведь были времена, когда Арчер имел твердое мнение по всем этим вопросам и все, что касалось привычек и обычаев его небольшого клана, казалось ему исполненным мирового значения.

«И все это время, — думал он, — люди где-то жили настоящей жизнью и с ними случались настоящие события…»

— Идут! — выдохнул в возбуждении шафер. Но жених знал церемонию лучше и понимал, что еще не время.

Осторожно приоткрывшаяся дверь церкви значила только то, что весь в черном словно дьякон мистер Браун, владелец наемных карет, производил предварительный осмотр сцены боевых действий, прежде чем построить свои войска в определенный порядок. Затем дверь снова мягко закрылась; спустя еще какое-то время она торжественно распахнулась, и по церкви прошелестело:

— Семья!

Миссис Уэлланд шла первой, под руку со своим старшим сыном. На ее крупном розовом лице было выражение торжественности, соответствующее важному событию. Ее атласное платье глубокого сливового цвета с бледно-голубыми боковыми вставками и голубой плюмаж из страусиных перьев на маленькой атласной шляпке вызвали общее одобрение; но не успела она прошелестеть юбками, усаживаясь на свое место в ряду напротив миссис Арчер, как глаза гостей уже снова устремились к выходу, чтобы посмотреть, кто следующий.

Накануне разнесся слух, имевший эффект разорвавшейся бомбы, — будто бы старая Кэтрин Минготт, презрев немощь, почтит своим присутствием церемонию, и эта идея столь очевидно выражала ее несгибаемую сущность, что в клубах заключались пари, сможет ли она войти в неф и втиснуть себя в узкое сиденье. Было известно, что она посылала своего плотника посмотреть, что будет, если снять спинку передней скамейки, — достаточным ли будет расстояние до следующего ряда? Но результат оказался отрицательным; потом вся семья пережила еще один неприятный день, когда старая Кэтрин носилась с мыслью въехать в неф в своем огромном инвалидном кресле на колесиках и, словно на троне, воссесть у подножия алтаря.

Ужасная идея выставить себя, как экспонат, на всеобщее обозрение чуть ли не до смерти напугала всех родных старой Кэтрин, они готовы были осыпать золотом того умнейшего человека, который внезапно обнаружил, что кресло слишком велико, чтобы пройти между железными стойками тента, который вел от конца тротуара до церковной двери. Мысль о том, чтобы снять парусину и открыть невесту взорам репортеров и портних, которые обычно толпились снаружи и толкались меж собой в борьбе за место, где можно было посмотреть на невесту — куски ткани тента, соединенные встык, давали такую возможность, — показалась чрезмерной для старой Кэтрин, хотя она в какой-то момент и рассматривала этот план.

Когда ей намекнули на намерения матери, миссис Уэлланд схватилась за голову. «Эти ужасные репортеры снимут мою девочку и ее фотографии ПОПАДУТ В ГАЗЕТЫ!» — воскликнула миссис Уэлланд, и весь клан содрогнулся от такого невероятного неприличия. Прародительнице пришлось сдаться, однако отказ ее был оплачен ценой обещания устроить в ее доме свадебный завтрак, хотя — молвил родственник с Вашингтон-сквер — было довольно неумно перевозить всех гостей к старой Кэтрин и платить непомерную сумму мистеру Брауну, тогда как особняк Уэлландов был гораздо ближе.

Хотя эти перипетии были подробно доложены всем присутствующим Силлертоном Джексоном и его сестрой, самые азартные спорщики все же надеялись, что старая миссис Минготт появится в церкви, и когда вместо нее появилась невестка, были сильно разочарованы, как будто заключили пари. Миссис Лавел Минготт, раскрасневшаяся от усилий втиснуть себя в новое платье, что, впрочем, было достаточно характерно для дам ее возраста и комплекции, смотрела вокруг себя почти отсутствующим взглядом. Но когда разочарование, вызванное отсутствием ее свекрови, улеглось, все согласились, что черные кружева на лиловом атласе и шляпка с пармскими фиалками миссис Лавел Минготт прекрасно сочетается со сливово-голубыми тонами наряда миссис Уэлланд. Однако появившаяся вслед за ней долговязая, жеманно семенящая ногами фигура в немыслимом наряде из смеси лент, бахромы и развевающихся шарфов, повисшая на руке мистера Минготта, вызвала совсем иное впечатление. Когда наконец она попала в поле зрения Арчера, сердце его оборвалось.