о снятии новых караулов, я его подпишу. Потом сходи в корпус к ученикам и прикажи Павлу Волгину быть в усадьбе, в моем кабинете. Потом ступай домой.

Я подписала бумагу. И направилась к Лизоньке, еще не зная, с чего начнется разговор. Болезненно вздрогнула, услышав смех из комнаты братиков, сейчас у меня нет сил общаться с ними.

Как и с Елизаветой. Я даже не знаю, что ей скажу. Но ноги меня несут — я уже рядом.

Постучалась. Лизонька открыла минуту спустя. Посмотрела на меня немного сердито, взглянула в глаза, отшатнулась. Отступила на два шага.

Теперь в ее взгляде не было ни дерзости, ни вызова, а только нарастающий ужас.

— Маменька…

— Ты… Из-за тебя сегодня мы потеряли двух учеников: твоего друга Павлушу и Антошу, с ним вроде ты тоже дружила.

— Маменька⁈

— Что «маменька»? — сказала я тоном, каким прежде не говорила с Лизонькой, и дочкина решимость сдулась, будто Зефирка случайно взяла мяч слишком крепко и прокусила.

Кстати, псина была тут же. Все поняла и заскулила, будто ее ударили.

— Маменька, — спокойно сказала Лизонька, — я виновата. Делай со мной что хочешь, а мальчики…

Я не стала ни спорить, ни объяснять. «Делай что хочешь» — сделаю. Вышла, закрыла дверь, поменяла шифр на замке на дату нашей первой свадьбы в XX веке. И защелкнула, поместив Лизоньку под домашний арест. Показалось или нет, что и дочка позвенела щеколдой?

* * *

Павлуши еще не было, и я приготовилась к его приходу. Сделала небольшую канцелярскую работу.

Потом в коридоре послышались несмелые шаги. Я выглянула в приемную.

— Заходи, Павел Волгин.

Судя по внешнему виду Павлуши, не надевшего куртку, дождь усилился. Он зачем-то провел пятерней по мокрым волосам и вошел в кабинет короткими шагами. В другой раз я назвала бы его мокрым котенком. Но сейчас не могу и, наверное, не назову никогда.

— Не буду тебя спрашивать, — сказала я безразличным тоном, — сама буду говорить, а ты кивай, если права, или возражай, если не так.

Мальчишка кивнул, несколько дождевых капель упали на паркет.

— Лизонька сказала тебе, что хочет снарядить наш пароход и поплыть освобождать Грецию — дать грекам мои нарезные ружья, чтобы они по их образцу такие же сделали и турок победили. Что ты ее самый лучший друг, поэтому должен помочь. Так?

Павлуша кивнул.

— Ты понимал все трудности этого предприятия, что придется нанимать взрослую команду, идти по морям на корабле, который до этого плавал только по рекам. Ты пытался отговорить мою дочь?

— Да, — шепнул Павлуша.

— И не переубедил?

Новый кивок.

Как удержать гнев? Вспомнить мудрость: «Этот человек не устоял…» А тебя так пытали? А тебя так соблазняли?

Представила умного, почти гениального мальчишку из простонародья, с которым подружилась юная принцесска, пусть макушкой ему по плечи. Красивая, речистая, властная. Ох, спасибо, что принцессе пришло в голову угнать кораблик, а не приказать построить шар для полета на Луну — Павлуша и тут не устоял бы.

Подавила улыбку. Сейчас ее быть не должно.

— И ты начал исполнять все ее приказы. Помог оборудовать хранилище в комнате и дополнительное в обычной мастерской. Ты не рядовой ученик, ты командир, тебя слушаются и мальчишки, и взрослые. А потом, когда понадобилось вынести оружие из секретной мастерской, ты взял с собой ребят таскать тяжести, ничего им не сказав?

— Не совсем так, Эмма Марковна, — еле слышно пробормотал мальчик. — Михайлов, Никольский, Таммов, Гавриленко — они знали про экспедицию. Думали, по вашему распоряжению. Их Елизавета записала в команду на борту.

— Они думали или ты им сказал, что я такое разрешила? — спокойно уточнила я.

— Ну… Я им говорил, что все делаем по вашему приказу, а что это Елизавета придумала — не сказал. Она говорит: взойдем на борт, отчалим, я тогда скажу, что взрослых на корабле не будет, а мы плывем освобождать Грецию. Не прыгнут же они за борт.

Никогда не думала, что гнев и смех могут быть соседями. Да это круче Жюль Верна: команда подростков, а капитан — девчонка одиннадцати лет. Может, в прибрежных тавернах еще кого-то наняли бы для комплекта.

Я не сомневалась в здравом смысле Михайлова и Никольского. Они не позволили бы отплыть без взрослых, и авантюра закончилась бы у причала.

Вот только поступок Павла Волгина от этого лучше не стал.

— И никто из них не догадался?

— Михайлов со мной вчерашней ночью спорил, — так же тихо сказал Волгин, — а потом исчез.

Я посмотрела на мокрого котенка. Нет, он не котенок. Он совершил очень плохой взрослый поступок. И покончить нужно скорее.

— Я все поняла, Павел. Ты использовал своих товарищей втемную — ты их обманывал. Если бы вы отплыли, моя дочь могла оказаться в смертельно опасной ситуации. Поэтому…

— Эмма Марковна…

— … ты не будешь дальше жить рядом с моей семьей. Ты много трудился в мастерской и ничего не должен мне за обучение. Вот тысяча ассигнациями. Вот рекомендательное письмо. Того, кто работал на моем производстве, сразу возьмут учеником на фабрику Берда с хорошим окладом.

— Я… я не пойду к Берду, — прошептал Павлуша. — Он меня примет, только если я буду ваши секреты раскрывать. А я не хочу.

А ведь он прав. Не подумала. С Мишей бы посоветоваться…

Но язык вышел из-под контроля.

— Разве тебе это будет трудно? Ты один раз меня уже предал.

— Эмма Марковна…

И произошло то, чего не бывало уже года два, — я увидела мокрую голову у своих ног. На коленях стоял не провинившийся управитель, а один из лучших учеников нашей технической школы. Не знавший, что передо мной на колени падают редко — не поможет.

Кстати ли, некстати, вспомнила давнюю историю со швейцаром Ванькой, который предал меня еще страшнее — выдал Лизоньку похитителям. Но все же был прощен… Способом, невозможным с Павлушей.

— Не прогоняйте меня, Эмма Марковна. Сделайте что угодно.

— Что же мне сделать, Павлуша? — устало обратилась я к нему.

— Эмма Марковна, — внезапно вскочил он, — подождите. Умоляю, подождите!

И выскочил из кабинета. Я подумала — побежит к Лизоньке. Нет, помчался к лестнице, к выходу.

Зачем? Какого свидетеля он намерен привести?

Опять в голову пришли мысли о заводе Берда… да и прочих предприятиях, частных и казенных. А ведь