– Неужто актрисульку хватились? – подбоченилась Стешка.

– ТЧК… ВЧК… – У Золотарева округлились, заблестели глаза. Бритва упала на бедро. – Ну ничего себе, какие гости.

– Какие? – нетерпеливо спросила Стешка.

– К нам летит Молотов.

– Какой Молотов?

– Вячеслав Михайлович. Глава правительства. Председатель совмина. Хочет ознакомиться с трудовым подвигом строителей Ахеронской ГЭС.

– Мотыгой по балде – и в яму! – сказала Стешка.

– Не… – протянул Золотарев, откидываясь на спинку стула. На лице заиграла мечтательная улыбка. – С Молотовым так нельзя. Он, считай, второй человек в государстве.

– Ты что удумал, животное?

Золотарев похлопал себя по пузу, увеличившемуся за последнее время.

– Завалялась еще парочка-другая пиявок. Угощу гостя. Заключу с ним пакт.

– Власть, – прошипела Стешка. – Тебе матушка власть дала, больше, чем у Сталина.

– Не больше, ой, не больше. Сан Саныч. – На радостях он обращался к слуге по имени-отчеству. – Будь ты главным, как бы готовился к встрече с товарищем Молотовым?

Ярцев ответил не задумываясь:

– Провести ремонтные и профилактические мероприятия! Проверить технику! Убрать с карты намыва неблагонадежный элемент!

– Голова! Слышишь, Стешка! Цивилизованный подход. А ты: мотыга, мотыга.

– Нужно ускориться, – сказала Стешка. – Не нравится мне, что сюда прут чужаки, а девку ты отпустил в лес.

– И в лесу девка как на ладони, никуда не денется. Близко ли матушка, что ты чуешь?

– Чую, что близко.

– Хорошо. – Золотарев поскоблил ногтями грудь, перечитал телеграмму. – Без дат, – засмеялся, – «без-дат», поняли, га? – затем посерьезнел: – Саныч, возьми трех солдат и шуруй к лэповцам. Приведи ко мне товарища артистку. Кошки-мышки кончились.

Стешка закивала, соглашаясь с решением бригадира.

– А как не пожелает идти? – спросил Ярцев.

Золотарев взял бритву и провел лезвием по воздуху.

– Силой приведи. Только не искалечь. Лэповцев можешь убить, если станут вмешиваться.

– Понял. – Ярцев щелкнул каблуками.

– А потом займись подготовкой. Чтоб цветы в обилии, хороший коньяк. Что там в Кремле пьют? Армянский достань.

– Есть, хозяин.

– Ступай.

Ярцев намеревался исполнить команду, но за стеной зашуршала бумага, и в кабинет вошел встревоженный толстячок. С сильным московским «аканьем» он произнес:

– Вот вы где, Александр Александрович! А я вас в конторе ищу. Здравствуйте, товарищи. – Толстячок – администратор Бубликов – бросил короткий взгляд на Стешку и Золотарева и вновь обратился к Ярцеву: – Первостатейное безобразие, первостатейное! Начнем с того, что меня искусали клопы! Удочку мне так никто и не дал! Кормить перестали еще вчера! И это коммунистическая стройка, товарищи? Это беспредел, товарищи, это беспредел. – Бубликов театрально опустил руки. – Я собран. Я уезжаю. Подожду пароход в Рубежке. Если появится Галина Юрьевна, велите найти меня там. Засим откланиваюсь. Прошу подать машину к дому, в котором я расквартирован. Всего хорошего.

Громко топая, Бубликов вышел из кабинета. Воцарилась звенящая тишина, которая была прервана звериным рыком Золотарева. Сорвавшись с места, опрокинув стул, тазик, коробку с мыльным порошком, Золотарев метнулся вслед за Бубликовым. Загрохотало. Стешка втянула голову в плечи. Подошла к двери и выглянула в коридор.

Золотарев оседлал распластавшегося на полу администратора. Распорол ему глотку и продолжал ковыряться в зияющей ране лезвием, пилить сухожилия и хрящи. Бубликов булькал, слабо суча ногами. Кровь фонтанчиками брызгала на стены.

– Это что тебе, говно?! Касса взаимопомощи?? Касса взаимопомощи, а?

Бубликов булькнул напоследок и перестал дергаться. Золотарев встал. Кровь пропитала его майку, нанесла на лицо дикарский макияж. Вытерев бритву о штанину, Золотарев заключил:

– Девку – ко мне. А Молотова встретить, как родного отца.

Глава 24

– Завтра придет пароход, – сказал Глеб. В голосе звучало неприкрытое отчаяние. Они с Галей пошли прогуляться по тайге. Болтали, отдаляясь от лагеря. Было жарко, душно. Тошно при мысли, что Глеб ее больше не увидит. И он осмелел: – Останься еще на неделю. Сама говоришь, съемок нет. Не бесплатно, понятное дело, Вася тебе зарплату выбьет, оформит как члена бригады. – Он посмотрел на спутницу щенячьими глазами: – Парни к тебе прикипели.

Галя улыбнулась.

– За парней, значит, хлопочешь? Похвально…

– Раскроем вместе тайну гидромеханизаторов, – убеждал он. – Уедешь, так и не узнаешь, что там творится.

– Козырями ходишь!

– Так что?

Галя перестала улыбаться.

– Не могу, Глеб. Утопия это. Побег от реальности. Реальность все равно настигнет. У меня спектакль, если еще не отменили. Мама волнуется. Здесь хорошо. – Она обвела жестом лиственницы и черемухи, ручей, омывающий камни в бархатистом буром мхе. Кочки ситничковой осоки напоминали собравшихся на водопой дикобразов. – Но я – городская. – Галя подняла и опустила плечи. – Ты тоже, не ври себе.

– Я тоже…

– А что до тайн… Они у всех есть. На каждом шагу, и в Москве не меньше, чем в Яме.

– У тебя есть тайна? – спросил он, думая: «Какая же ты красивая, Галь! Миллионы мужчин мечтали бы поменяться со мной местами. Красивая, желанная, лучшая на свете».

– Посмотри на меня. – Галя развела руками. – Я – сплошная тайна, в первую очередь для себя самой. На суше – глубоководная, в воде – человек. Везде чужачка. Мне бы собственную тайну раскрыть.

Ручей журчал в низине, ветерок приглаживал космы ив и колосья болотной пушицы. Почва сделалась мягкой, губчатой, в отпечатки следов натекала вода.

– Ты о чем-то мечтаешь? – спросил Глеб.

Ответ удивил:

– Не мечтаю, а планирую. В тридцать возьму двух малышей из детдома, мальчика и девочку. Воспитаю их…

– Почему своих не родить?

– Я бесплодна. – Констатация факта; Глеб подумал, что она смирилась давно с диагнозом врачей. – Бывший поначалу говорил, это даже хорошо, говорил, поживем для себя, что он слишком эгоистичен, чтобы иметь детей.

– По-моему, он банальный козел.

– Эй, не оскорбляй… козлов. Они такие милые. Особенно козлята. Я доила козочек, даже роды принимала.

– Сколько в тебе всего…

– Не отнимешь. Ну а у тебя, небось, ни тайн, ни постыдных секретов?

Из осоки вылетел шершень. В темноте, внутри Глеба, там, где вечно шептался сорняк, гнилая церковь отворила скрипучую дверь, и мертвенно-белый свет выплеснулся на паперть.

– В детстве у меня был друг, – произнес Глеб. – Мишка Аверьянов. Отличник, очень умный парень. Собирался стать моряком. На окраине находилась заколоченная церковь. Знаешь, такое место, о котором слагают легенды? Которым пугают непослушных детей. «Слушайся маму, иначе тебя заберет старый Азатотий поп».

Галя кивнула. Глеб перевел дыхание.

– Учителя говорили, Мишка попал под дурное влияние. Под мое влияние.

– Ты был хулиганом?

– Придурком я был. Подговорил Мишку ночью сходить к церкви и пришпилить к дверям номер газеты «Безбожник у станка». Это было… вроде инициации. Проверить себя на вшивость, пощекотать нервы. Я не помню, сколько раз Мишка просил вернуться.

Прошлое нахлынуло. Нет, скорее, окутало туманом, околдовало