Михаил постепенно окреп, хоть с кашлем так и не справился. Он уже ходил по квартире, опираясь на плечо Серафима или специально нанятой сиделки Аннет. Только темнота никак не отступала. Печерский сбился со счёта – прошёл ли месяц, с тех пор как его ранили, или нет?

Между тем жизнь продолжалась. Как оказалось, Серафим прооперировал под Ватерлоо раненого принца Оранского, сына короля Нидерландов, причем сделал это на редкость успешно. Это событие поучило широкую огласку, и доктор Шмитц вошёл в Брюсселе в большую моду. Серафим сначала недоумевал, а потом смирился с неизбежным, снял под медицинский кабинет первый этаж того же дома, где снимал квартиру, и начал приём.

Сегодня утром доктор Шмитц как раз принимал больных, а около графа дежурила сиделка. Михаил окликнул её:

– Аннет, подойдите ко мне, пожалуйста!

– Что угодно вашему сиятельству? – любезно осведомилась сиделка, и Печерский в очередной раз отметил, какой у неё приятный голос.

– Какое сегодня число? – осведомился он.

– Сегодня двадцатое июля, – сообщила Аннет. – Вы кого-то ждёте?

Этот простой вопрос натолкнул Михаила на неожиданную мысль. Нечего дожидаться возвращения зрения, нужно действовать по-другому! Хотя бы послать Аннет по известному адресу. Как же он раньше не догадался? Михаил аж разозлился на себя. Столько времени потерял! А всё от глупого самолюбия, не хотел, чтобы Черкасский нашёл своего помощника беспомощным, хотел сначала выздороветь. Жаль, конечно, но уже ничего не попишешь, теперь нужно наверстывать упущенное. Михаил обратился к сиделке:

– Аннет, я уже давно жду своего друга – князя Черкасского, а его всё нет. Вы не могли бы сходить на его квартиру – это рядом с собором Святого Николая – и узнать, что с ним случилось?

– Конечно, собор рядом – в двух кварталах отсюда. Расскажите мне, где квартира вашего друга, и я туда схожу.

Граф описал двухэтажный дом, где на первом этаже расположился магазинчик, торгующий брюссельским кружевом, а весь второй этаж снял под квартиру князь Алексей. Поняв, куда нужно идти, Аннет быстро собралась и ушла.

Господи, ну почему он столько молчал? Ведь все считают его мертвым. Михаил совсем расстроился. Он с таким нетерпением ожидал возвращения сиделки, что время её отсутствия показалось ему вечностью. Наконец раздался щелчок дверного замка. Михаил услышал легкие шаги Аннет, но за ней топал обутый в сапоги мужчина. С потерей зрения слух у графа обострился необыкновенно, и он не мог ошибиться. Аннет постучала в его дверь и вошла, не дожидаясь ответа.

– Ваше сиятельство, – сказала сиделка, – я привела к вам господина Сашку, слугу вашего друга.

– Сашка, это ты? – обрадовался Михаил, протягивая вперёд руку.

– Да, барин! Я вас везде ищу, совсем отчаялся, – сообщил знакомый голос, и широкая Сашкина рука сжала пальцы графа. – Сам-то Алексей Николаевич уехал в Париж. Письмо государю от здешних генералов повёз. А мне велел сидеть на квартире, дожидаться пока вы воротитесь. Вот я и жду вас цельный месяц, а вы, вон как, ничего не видите.

Напоминание было неприятным, но Печерский запрещал себе думать о плохом.

– Зрение должно вернуться, так мой доктор говорит, – отозвался он и сразу же заговорил о том, что его волновало: – Вот что, Сашка, собирайся и езжай в Париж. Расскажешь князю Алексею, что со мной случилось.

– Конечно, барин, сегодня же и тронусь, – с готовностью согласился Сашка. – А что передать-то?

– Скажи, что в меня стрелял разбойник. Больше я ничего толком не знаю. Одежда у этого человека была крестьянская, лицо замотано платком. Он выстрелил в меня. Целил в сердце, да попал выше… Бандит снял с моего пальца фамильный перстень, который мне перед смертью отдал отец. Потом этот человек ударил меня по виску рукоятью пистолета. К счастью, меня подобрали местные крестьяне и привезли в прусский полевой госпиталь, где хирургом работал мой друг детства Серафим. Он меня прооперировал и выходил, вот только зрение пока ещё ко мне не вернулось. Так всё и передашь князю Алексею, слово в слово, а тот пусть напишет моему дяде – действительному статскому советнику Вольскому. – Михаил задохнулся от долгой речи, помолчал, приходя в себя, а потом спросил Сашку: – Всё запомнил?

– Не извольте беспокоиться! Не перепутаю…

Отпустив своего посланца, Печерский задумался. По крайней мере, он наконец-то воскреснет для мира. Может, дядя захочет взять отпуск и приехать к нему?.. Михаил не хотел зря надеяться, но с дрожью в сердце ждал хоть какой-нибудь весточки.

Месяц прошёл, но вестей ни от дяди, ни от Черкасского так и не было. Михаил уже устал ждать и больше ни на кого не надеялся. Теперь он все силы тратил на то, чтобы хоть как-то приспособиться к своей слепоте. Например, завёл у себя ритуал чтения газет: их читала Аннет. По крайней мере, Печерский больше не чувствовал себя оторванным от мира. Вот и сейчас он сидел у окна, подставив лицо солнцу, – ждал свою сиделку со свежими газетами. Но Аннет вернулась не одна – сиделка игриво смеялась в ответ на комплименты мужчины, а тот говорил на ломаном французском. Михаил сразу узнал знакомый голос и окликнул:

– Сашка, это ты?

– Да, барин, это я вернулся! – сообщил денщик Алексея Черкасского, взяв руку Михаила огромной жёсткой ручищей. – Привёз вам привет от своего князя. Уж так Алексей Николаевич обрадовался, что вы живы. Раз вы не видите, он письмо писать не стал, велел мне на словах передать, что дядя ваш из Парижа уехал за три дня до моего прибытия. Но князь сразу же отписал всё, что вы изволили мне передать, и отправил вашему дяде письмо. А меня барин к вам отправил. Так что буду теперь за вами ходить, пока вы не поправитесь. И деньги Алексей Николаевич вам прислал, чтобы вы могли здесь жить, сколько нужно, или уехать, куда захотите.

Сашка положил на колени Михаила тяжёлые кошели. Печерский почувствовал, как сжалось сердце. Друг не забыл – пришёл на помощь!

– Спасибо Алексею, – растрогался Михаил, – хоть я и не вижу твоего лица, но ещё один русский голос в моей жизни – уже радость.

С Сашкой жизнь пошла веселее. Тот начал выводить Михаила на улицу – гулять. И это теперь казалось Печерскому настоящим прорывом к выздоровлению. Конечно, зрение так и не вернулось, но граф всё равно чувствовал себя гораздо свободнее.

В середине сентября зарядили дожди и задули холодные ветры. Михаил вновь закашлял, сначала потихоньку, а потом всё сильнее и сильнее. Серафим перепугался.

– Твоё лёгкое ещё не зажило, нам сейчас только простуды и не хватало, – с волнением говорил он, каждый день выслушивая друга, а в конце всегда прибавлял: – Нужно переехать в более тёплое место.

Две недели спустя, когда кашель сделался сухим и очень мучительным, Серафим принял решение:

– Откладывать больше нельзя. Нужно уезжать! Лучше всего в Италию. В Петербурге принято легочников отправлять к морю, но я считаю, что это ошибка – таких больных нужно лечить в горах. Я склоняюсь к озеру Комо. Там круглый год ровный климат: не очень жарко, нет ветров, и горы со всех сторон. Там, может, и с контузией дело сдвинется с мёртвой точки. Я заработал здесь приличные деньги, мы вполне можем позволить себе снять хорошую виллу. Так что давай собираться.