пусть им не подражали в точности, но все равно видели в них доказательство, что познание имеет моральную значимость.

Существуют данные, что в первом тысячелетии новой эры монашеский режим размышлений о мыслях вышел за пределы собственно монашеской аудитории. Мы видим это в императорах, которые приехали в монастырь Санкт-Галлен, находящийся под их покровительством, и пришли в восторг от того, что не могут отвлечь монахов от молитвы; видим это в Цие, чей брат Франге искал одиночества в фараоновой гробнице, полагаясь на ее набожность и готовность поддерживать его; мы видим это в александрийской вдове, которая произвела большое впечатление на отцов-пустынников своим самообладанием перед лицом несносной постоялицы. Впрочем, не только благоволящие императоры, родственники и состоятельные вдовы с избытком свободного времени вдохновлялись монашескими когнитивными примерами. Раввины Сасанидской империи составили из разных высказываний о внимательности «Вавилонский Талмуд», где, обращаясь к своим иудейским сообществам в Западной Персии, пересказали то, что узнали из христианских монашеских трудов. Еще один пример: в VII веке один мирянин спросил Анастасия Синаита, как можно молиться безостановочно, если живешь в миру, имеешь дом и детей, о которых нужно заботиться? Когнитивная этика занимала умы не одних только монахов. Анастасий утверждал, что с методами познания так же – их может применять любой. Для постоянной молитвы не обязательно становиться монахом, говорил он: направляй все внимание сердца на повседневные действия, и эффект будет похожий {5}.

Монахи вдавались в мельчайшие подробности когнитивных практик и спорили обо всех практических и этических деталях, начиная от методики благочестивого размышления и заканчивая распорядком дня и видом одеяла. В результате получился поразительный ассортимент стратегий, и одни были стандартными для всех, а другие – подогнанными под индивидуальные мерки: вспомним монаха с двумя корзинками мыслей-камней или как Мар Йонан обратился и сбежал от родителей по пути на медицинскую практику, вспомним комментарии Гислильдис к рукописям и Феофила, превратившего стены кельи в страницы кодекса.

Мы могли бы опробовать на себе некоторые из этих стратегий. Монахи со временем выясняли, что многие из них сами по себе рискуют отвлечь внимание, но все же для нас, скорее всего, результат окажется лучше, чем если не пробовать совсем ничего. Можно пересмотреть свой день и определить, когда мы больше отвлекаемся, а еще понаблюдать за приходящими в голову мыслями и применить разборчивость – стоят они нашего времени или нет. Можно иногда задумываться о своей смертности, чтобы держать в фокусе внимания самое важное, или хотя бы ставить себе цели и задавать направление. Можно создавать в памяти смысловые образы и присоединять к уже существующим конструкциям новые идеи или внимательно размышлять, связывая разрозненные концепции в нечто более масштабное, и распределять их по слоям. Можно читать что-то значимое для нас и делать это в удерживающем наше внимание формате. Можно формировать новые привычки в отношении технологий. Можно тренировать тело, чтобы оно поддерживало наше сознание (вряд ли ради этого стоит урезать сон и душ, но это не отменяет актуальности монашеского курса на умеренность). Можно установить распорядок дня, где будут сбалансированы разнообразие и постоянство. Можно регулярно рассказывать значимому и уважаемому человеку о том, что нас отвлекает. Можно поменьше думать о себе. Можно даже завести две корзины для мыслей-камней!

Монахи, впрочем, посоветовали бы нам смотреть на вещи более структурно, тогда и толку от всех этих индивидуальных стратегий будет больше, а значит, и контакт выше. Они-то знали, что рассеянное внимание – не проблема отдельной личности; оно обусловлено общей деформацией мира. Бороться с отвлекающими факторами означает бороться с конкурирующими требованиями семьи, работы, правительства и общества – вот почему многие люди, преданные идее концентрации на божественном, в меру возможностей вообще отказывались от мира и создавали альтернативные сообщества и связи.

В конечном итоге, возможно, именно системный взгляд монахов на проблему рассеянности – самое полезное для нас сегодня. Все они более-менее сошлись на некоторых общих принципах. Краеугольный камень в деле борьбы с рассеянностью – определить то самое, что стоит полной сосредоточенности, то есть определить то, ради чего вообще ведется эта война. Если бы в центре всего не стояло стремление постичь божественный порядок, то предельная внимательность и не стала бы моральной необходимостью, не служила бы целью их культуры конфликта и контроля. Монахи понимали этическое познание как отношения личности и системы (в их терминологии – души и Бога), а потому внимательность для них представлялась как парадокс состояния и масштаба: стабильность достигалась через движение, широта обзора – через сужение фокуса.

Внимательность также сплавляла личное и окружающее. Отсюда техничность монашеской познавательной этики: сознание следовало оценивать в контексте окружения, социальных групп, физического воплощения, среды, воспоминаний, эмоций и метапознавательной маневренности. Вот почему для достижения концентрации нужны были множественные пересекающиеся стратегии, а не какое-то одно всеобъемлющее решение. Отречься от мира и уйти в глушь – достойное, но не обязательное начало. «Мир» на самом деле – просто эвфемизм, обозначающий все физические и ментальные феномены, отвлекающие от Бога. Как один инок VII века сказал другому, монаха делает монахом тропос, а не топос – способ бытия, а не место обитания. Важно не то, где монах живет, а как. Совет Анастасия замотанному родителю был как раз в духе таких представлений {6}.

Наконец, монахи полагали, что труд по достижению предельной концентрации не имеет конца, ибо разум всегда пребывает в движении, да и вселенная, к которой он привязан, изменчива и текуча. Вызовы жизни будут возникать опять и опять, найдутся новые поводы расстраиваться. Так что даже профессионалам нужна была моральная поддержка. Что это значило на практике? Радоваться даже небольшим победам, соглашаться с тем, что и святым порой приходится нелегко; признавать неисчерпаемость проблемы. Именно в этом смысл одной истории, записанной в XI веке персидским биографом Абу Нуаймом: аскет-мусульманин однажды попросил христианского монаха преподать ему урок; не такой уж редкостью были подобные встречи, но аскет (и Абу Нуайм) решили, что ответ этого монаха стоит зафиксировать. Монах сказал, что мир и все населяющие его тела постоянно меняются, а потому «всегда остается множество уроков для вас и для нас, даже если мы усвоили все другие уроки» {7}. Как и многие другие уроки монашества, этот – одновременно очень прямой и закольцованный. Монахи знали, как поддержать друг друга в этой борьбе. Они с таким оптимизмом смотрели на способность сознания к преображению, что сами постоянно искали эти «уроки» – даже когда усвоили все остальные, даже когда казалось, что конца отвлекающим факторам нет и не будет никогда.

Благодарности

У двоих моих друзей особенно хорошо получается не только отвлекать меня от работы, но и поддерживать интерес к ней, и я написал эту книгу, потому что Генри Каулс и Клаудио Сонт постоянно твердили, что мне надо попробовать нечто иное, а Генри даже прочитал все это. Я смог напечатать ее, поскольку Дэн Герсл (мой редактор) и Лиза Адамс (мой агент) очень серьезно отнеслись к средневековой истории. Тест-драйв некоторых сложных когнитивных техник из этой книги производили студенты курса «Средневековые игры разума» в Университете Джорджии, а сотрудники Межбиблиотечного абонемента в университете просто спасали меня. Крис Шэннон хохотал над историями моих монахов – но только над хорошими. Питер Браун с такой теплотой читал рукопись, что мне казалось, мы вовсе не живем в разных штатах во время пандемии. Мне помогали многие историки и археологи, и я хотел бы сказать особое спасибо вам, Бетси Болман, Ина Айхнер, Дар Хедстром, Андреас Копулос, Майкл Лауэрс, Этьенн Луи, Мария Моссаковска-Гауберт и Джозеф Патрих, за помощь с поиском изображений. Наконец, я благодарен Дэну Силверу, моему учителю по кларнету в Университете Колорадо в Боулдере. В бытность студентом мне приходилось много работать, так что времени на занятия инструментом всегда было меньше, чем хотелось бы. Дэн научил меня, что два часа могут сделать очень много при условии некоторой дисциплины. Такова моя история обращения. Это изменило мою жизнь.

Аббревиатуры

AP = Apophthegmata patrum

AP/G = Apophthegmata patrum, Alphabetical Collection

AP/GN = Apophthegmata patrum, Anonymous Collection

AP/GS = Apophthegmata patrum, Systematic Collection

AP/PJ = Apophthegmata