возник именно в христианстве, которое, между прочим, было единственной религией, подвергавшейся подлинным гонениям со стороны римлян. Противостояние проявлялось везде, где поклонение цезарю вступало в противоречие с христианством. Но, как мы знаем из фрагментов Евангелий, повествующих о психическом становлении личности Христа, это противостояние имело место и в душе основателя вероучения. История с искушением в пустыне ясно раскрывает природу психической силы, с которой столкнулся Иисус: искусителем был не кто иной, как опьяненный властью дьявол господствующей психологии. Этот дьявол олицетворял объективную психику, подчинившую себе все народы Римской империи; вот почему в попытке сделать из Иисуса цезаря он посулил все царствие земное. Повинуясь внутреннему зову своего призвания, Иисус добровольно подвергся нападкам империалистического помешательства, охватившего всех – и победителей, и побежденных. Тем самым Он познал природу объективной психики, повергшей весь мир в страдание и породившей стремление к спасению, нашедшее выражение даже у языческих поэтов. Вместо того чтобы подавить этот психический натиск или позволить ему подавить Себя, Он отдался ему сознательно и его воспринял. Так цезаризм, завоевавший мир, трансформировался в духовную монархию, а Римская империя – во вселенское и неземное царство Божие. В то время как весь еврейский народ ожидал в качестве мессии империалистически ориентированного и политически активного героя, Иисус выполнил мессианское предназначение не столько для Своего народа, сколько для всего романского мира и указал человечеству на древнюю истину: там, где правит сила, нет любви, а там, где царит любовь, сила не имеет значения. Религия любви была точным психологическим слепком римского культа власти, но с противоположным значением.

310 Пример христианства, вероятно, лучше всего иллюстрирует абстрактные рассуждения, приведенные мною выше. Уникальная жизнь Христа стала священным символом, ибо она есть психологический прототип единственной значимой жизни, то есть жизни, стремящейся к индивидуальной реализации – абсолютной и безусловной – своего собственного особого закона. В этом смысле мы можем воскликнуть вместе с Тертуллианом: anima naturaliter сhristiana![106]

311 Обожествление Иисуса, как и Будды, не удивительно, но свидетельствует о той чрезвычайной ценности, которую человечество придает этим героическим фигурам и, соответственно, идеалу личности. Хотя в настоящее время кажется, будто слепое и деструктивное господство бессмысленных коллективных сил оттеснит идеал личности на второй план, это лишь мимолетный бунт против мертвого груза истории. Как только революционные, неисторические и, следовательно, некультурные наклонности подрастающего поколения насытятся разрушением традиций, будут найдены новые герои. Даже большевики, чей радикализм не вызывает сомнений, забальзамировали Ленина, а Карла Маркса сделали спасителем. Идеал личности – одна из неискоренимых потребностей человеческой души, причем самые неподобающие идеалы отстаиваются фанатичнее всего. Так, поклонение цезарю было неверно истолкованным культом личности, а современный протестантизм, критическая теология которого свела божественность Христа к нулю, нашел свое последнее прибежище в личности Иисуса.

312 То, что мы называем личностью, – в высшей степени трудная и загадочная проблема. Все, что можно сказать по этому поводу, на удивление неудовлетворительно и неадекватно, а потому всякая дискуссия рискует раствориться в напыщенной и пустой болтовне. Само понятие личности в обиходе столь расплывчато и неопределенно, что едва ли найдутся два человека, которые вкладывают в это слово один и тот же смысл. Если я предлагаю здесь более точное определение, то отнюдь не воображаю, будто тем самым поставил точку в данном вопросе. Все сказанное я призываю рассматривать исключительно как предварительную попытку приблизиться к проблеме личности без притязаний на ее решение или, скорее, как описание психологических проблем, этой личностью порождаемых. Все привычные объяснения и излюбленные приемы психологии здесь неприменимы, как неприменимы они и в отношении гениальных и творческих людей. Гипотезы, построенные на влиянии наследственности или окружающей среды, не совсем верны; вымыслы по поводу детства, столь популярные сегодня, мягко говоря, не соответствуют действительности; объяснения на основе нужды – «у него не было денег», «он был болен» и т. д. – ограничены сугубо внешними факторами. Всегда находится нечто иррациональное и не поддающееся объяснению, Deus ex machina[107] или asylum ignorantiae[108], как часто обозначают Бога. Итак, проблема, по всей видимости, граничит с нечеловеческой сферой, издавна известной под божественным именем. Как видите, мне тоже пришлось обратиться к «внутреннему голосу», призванию, и определить его как мощный объективный психический фактор. В противном случае я бы не смог охарактеризовать его функционирование в развивающейся личности и его субъективные проявления. Мефистофель в «Фаусте» не персонифицирован только потому, что так обеспечивается более сильный драматический или театральный эффект; Фауст как будто сам себе моралист и рисует своего личного дьявола на стене. Вступительные слова посвящения – «Вы вновь со мной, туманные виденья»[109] – содержательнее своей эстетической привлекательности. Подобно конкретизму дьявола, они суть признание объективности психического опыта, утверждение, что именно так и произошло, но не из-за субъективных желаний, страхов или личных мнений, а как-то само по себе. Естественно, только глупец думает о призраках, хотя некое подобие первобытного глупца, судя по всему, скрывается под поверхностью и нашего рассудительного будничного сознания.

313 Отсюда вечное сомнение: действительно ли то, что кажется объективной психикой, объективно ли оно или это просто фантазия? Как следствие, возникает вопрос: я намеренно вообразил то-то или то-то или оно вообразилось само? Данная проблема аналогична проблеме невротика, страдающего от воображаемой карциномы. Он знает – ему уже сто раз говорили, – что это плод его воображения, но все же он сокрушенно спрашивает меня: «Почему я воображаю нечто подобное? Я этого не хочу!» Ответ таков: идея карциномы вообразила себя в нем без его ведома и без его согласия. Причина заключается в неспособности осознать психический рост, «приумножение» в бессознательном. Именно эта внутренняя активность и вызывает страх. Однако поскольку пациент совершенно убежден, что в его собственной душе не может быть ничего такого, о чем бы он не знал, он вынужден связать свой страх с физической карциномой, которой, как известно, не существует. Более того, он будет продолжать ее бояться, даже если сотни врачей заверят его, что подобные опасения абсолютно беспочвенны. Значит, невроз представляет собой защиту от объективной, внутренней активности психического; попытку убежать от внутреннего голоса и, следовательно, от призвания, за которую приходится дорого платить. «Рост», упомянутый выше, есть не что иное, как объективная деятельность психики, которая независимо от сознательного волеизъявления стремится говорить с сознательным разумом и вести человека к целостности. За невротической перверсией скрывается призвание, или судьба, – развитие личности, полная реализация жизненной воли, присущей индивидууму от рождения. Невротик – это человек без amor fati[110]; он не исполнил своего предназначения, а потому никогда не сможет сказать вместе с Ницше: «Никто не поднимается так высоко, как тот, кто не знает, куда ведет его судьба»[111].

314 Человеку, изменившему закону своего бытия и не сумевшему возвыситься до личности, не дано реализовать смысл своей жизни. К счастью, снисходительная и терпеливая природа не вкладывает роковой вопрос о смысле жизни в уста большинства людей. А если никто не спрашивает, не нужно и отвечать.

315 Стало быть, страх невротика перед карциномой вполне оправдан: это не фантазия, а последовательное выражение психического факта, существующего вне области сознания, за пределами досягаемости воли и разума. Если бы он удалился в пустыню и там прислушался к собственным переживаниям, то, возможно, услышал бы, что нашептывает ему внутренний голос. Но, как правило, культурный человек совершенно неспособен к восприятию голоса, который не вторит общепринятым стереотипам. Представители первобытных племен обладают гораздо большими возможностями в этом отношении; во всяком случае, знахари умеют разговаривать с духами, деревьями и животными – таков неотъемлемый элемент их ремесла, ибо именно в этих формах им предстает объективная психика или психическое не-эго.

316 Поскольку невроз есть нарушение развития личности, мы, врачеватели душ, в силу профессиональной необходимости вынуждены заниматься проблемой личности и внутреннего голоса, какой бы неактуальной она ни казалась. В практической психотерапии эти психические факты – обычно такие расплывчатые и столь часто вырождающиеся в пустые фразы – выступают из мрака глубин и обретают зримую форму. Тем не менее, это крайне редко происходит спонтанно, как было у ветхозаветных пророков; обычно психические состояния, вызвавшие расстройство, осознаются с большим трудом. Впрочем, содержания, которые удается вывести на поверхность, полностью согласуются с внутренним