и тот же вопрос: «Кому в данный момент принадлежит квартира Добровольской? Ответ он получил, по всей вероятности, очень для него неожиданный, ибо после этого бросил трубку, выпил залпом бутылку боржоми и куда-то укатил.

— Все? — спросил Градов и, не дожидаясь ответа, вытащил и повертел перед носом озадаченного Коптева булавку — точно такую же, какую передал Волынскому. — Знаешь, что это такое?

— Микропередатчик. Если не ошибаюсь.

— Верно. В чем твой шеф постоянно ходит?

— В кожаном пиджаке. Он у него — на все случаи жизни.

— Прекрасно. Так вот, загони ему эту булавочку за подкладку. Сумеешь?

— Сделаю.

— Будь здоров! Звони завтра и каждый день.

Яша проводил Коптева взглядом, запустил движок и спросил:

— Куда?

— Домой, — устало ответил Градов.

— Я не знаю, где вы живете.

— Кунцево, улица Молодежная, дом три, квартира трехкомнатная со всеми удобствами и двумя лоджиями. Найдешь?

— Попробую. — Яша плавно тронул машину с места и включил магнитофон. Из динамиков вырвалось:

Чтобы жизнь улыбалась волкам — не слыхал, —

Зря мы любим ее, однолюбы.

Вот у смерти — красивый широкий оскал

И здоровые крепкие зубы.

Улыбнемся же волчьей ухмылкой врагу —

Псам еще не намылены холки!

Но — на татуированном кровью снегу

Наша, роспись: мы больше не волки.

— Высоцкий? — встрепенулся Градов.

— Любимая песня Добровольского.

Градов иронично усмехнулся и, дослушав песню до конца, сказал:

— Добровольский, конечно, волк, но он не знал, что существуют волкодавы, потому и вляпался… Дурак!

ГЛАВА 9

Уважаемый, Семен Тимофеевич!

В свое время следователь Виктор Андреевич Красин (это произошло вскоре после моего ареста, когда Вы меня взяли, так сказать, с поличным в поезде Брест — Москва) пытался доказать, что я работал не один, а вместе с Пудановым, что мы, мол, друзья, и наши действия можно расценивать как сговор и сообщество. Я его понимаю: сговор — максимальный срок. Но я ведь, извините, не дурак, я ведь тоже знал, чем пахнет мое признание, и потому так и не раскололся. Красин рассвирепел и на прощание бросил мне фразу, которую я помню до сих пор: «Дятлы умирают от сотрясения мозга». Не знаю почему, меня задела эта фраза, но я часто над ней думал и вот до чего додумался… С одной стороны дятел — птица полезная, всяких там вредных насекомых уничтожает, а с другой… Природа использует эту птичку с такой беспощадностью, что у нее в конце концов крыша едет, как, впрочем, и у других не менее благородных работников коммунистического труда — плотника, например, который всю жизнь забивает гвозди, жестянщика, кузнеца, стукача… Последних при советской власти расплодилось особенно много — стукачи платные, стукачи на компромате, стукачи на «патриотизме» (тайно осведомляющие органы о неправильном мышлении сограждан), стукачи «на обещании» (за помощь в служебном положении), стукачи-соседи, стукачи-дворники, стукачи-наседки… Да что там говорить — несть им числа. И все они — порождение советской власти, ее работники, кузнецы счастья — «куем мы счастия ключи…» Помните? И здесь Красин прав (не могу с ним не согласиться): все мы — дятлы! А дятлы умирают от сотрясения мозга… Печально, но — факт.

Семен Тимофеевич, и я дятел — пытаюсь достучаться до правды. Но достучаться до правды в России — значит заколотить себя самого в гроб. Может быть, мне повезет, и я обойду стороной свою могилку, но на всякий случай — от неожиданностей не застрахован никто — сообщаю вам…

1. Жучок в ваш кабинет всобачил я. Но с благородной целью: хотел узнать имена тех, кто отправил мою маму на кладбище, а узнав — наказать.

2. Вчера выяснил имена убийц — Редькин и Пузырев, обрадовался и одновременно огорчился: доказать их виновность практически невозможно, ибо все свои делишки они творили чужими руками. Поэтому я решил расправиться с ними лично.

3. К Вам претензий не имею. Вы честно и грамотно выполнили свою работу, я выполнил свое обещание — перевел на Ваш счет в банке оговоренную мною с Вами сумму.

4. В моем чемодане Вы найдете восемьдесят тысяч американских долларов. На эти деньги я хотел выкупить у Глазова мамину квартиру, но, как видите, не удалось… Так вот, если со мной случится беда — я это не исключаю, — то деньги (родственников у меня нет, я один на этом свете) я завещаю Вам — вашему агентству «Лучник». Но делаю это не безвозмездно. Я желаю, чтобы Вы продолжили расследование и засадили этих подлецов — Пузырева и Редькина — за решетку. Всего Вам доброго!

И. Добровольский

Р. S. Зная Вашу щепетильность в денежных вопросах, скажу: баксы — чистые. Я их сделал в своем ресторане «Веселые ребята». И долгов у меня нет. Так что успехов Вам!»

Это письмо Родин обнаружил на столе Добровольского, когда с разрешения районного прокурора посетил его квартиру. Замки вскрыл Яша. На это дело у него ушло не более пяти минут.

— Пожалуйста, — сказал он с довольной улыбкой и, пропустив вперед Родина, Кудимову, двух понятых — соседей Добровольского по лестничной площадке — Надю Груздеву и Марию Александровну Платову, вошел сам.

Родин, прочитав письмо-завещание, передал его Кудимовой, затем собрал вещи Добровольского, составил протокол, который подписали Груздева и Платова, и велел Яше отнести чемодан в машину.

— Что ты на это скажешь? — спросил он Кудимову, когда они остались с глазу на глаз.

— Щедрый человек!

— И все?

— Я бы ему памятник поставила — он дал вам возможность продолжить расследование.

— А вы без нас бы не справились? — с усмешечкой осведомился Родин.

— Не издевайся, — ответила Кудимова. — Сам прекрасно знаешь, чем бы все это кончилось… Климова заставили бы ловить шпану. Если бы заартачился — выгнали. Меня, по всей вероятности, тоже, дело бы передали Можейко, который через пару дней его закрыл — преступник найден — Глазов, — и получил бы очередную благодарность. Так?

— Так. — Родин сложил письмо, сунул его в конверт, на котором почерком Добровольского было крупно выведено: «Скокову», а конверт — во внутренний карман пиджака. Кудимова села в кресло, закинула ногу на ногу и взглянула на часы.

— Саша, примерно через час здесь должна появиться Краковская… Ты не забыл, что квартира теперь принадлежит ей?

— Нет.

— У нее что-то не склеилось с Редькиным, а может быть, ее насторожило исчезновение Глазова — не знаю, но она чем-то озабочена, нервничает, взвинчена до предела.

— Откуда тебе это известно?

— Она приходила