Бонни затаила дыхание. Я наклонился еще ближе, не желая отстраняться, медленно запрокинул голову, так что наши носы почти соприкоснулись. Глаза у девушки стали просто огромными, взгляд неуловимо изменился, и мне бы очень хотелось понять, о чем она сейчас думает.

– О чем… – Я сглотнул. – О чем ты думала?

– Кромвель… – прошептала Бонни слегка дрожащим голосом. – Я бы никогда… У меня не получится создать ничего подобного. – Ее щеки покраснели. – Без твоей помощи.

Сердце отчаянно заколотилось у меня в груди.

– Я просто следовал за цветами. – Я кивнул на нее. – За цветами, которые ты создала.

Бонни пристально посмотрела мне в глаза, так, словно могла прочесть мои мысли. Словно хотела заглянуть мне в душу.

– Именно поэтому Льюис пригласил тебя сюда. Он знал, что внутри тебя все еще живет этот дар. Льюис его разглядел. – Темные брови девушки дрогнули, на милом лице появилось сочувственное выражение.

– Почему, Кромвель? Почему ты борешься со своим даром?

Мне за шиворот будто высыпали ведерко льда. Я отпрянул, подсознание побуждало меня бежать или хотя бы сказать какую-то гадость, чтобы оттолкнуть Бонни, как вдруг ее рука выпустила гриф гитары и коснулась моей щеки. Я застыл, это прикосновение словно пригвоздило меня к месту.

В горле встал огромный ком, я боролся с желанием сорваться, но, посмотрев в ее глаза, не смог двинуться и проговорил:

– Потому что этот дар мне больше не нужен.

Ее теплая ладонь по-прежнему прижималась к моей щеке. Какие у нее нежные пальцы.

– Почему?

Я не ответил, и на глаза Бонни навернулись слезы. Неужели она разглядела что-то в моем взгляде, услышала что-то в моем голосе?

И все же я не мог ей ответить.

Рука Бонни выскользнула из-под моей, и я почувствовал себя так, словно меня вытолкнули из тепла обратно в промозглую английскую зиму. Все вокруг вдруг стало холодным и скучным, лишенным тепла. Бонни улыбнулась и снова коснулась гитары. Морщинки на ее лбу разгладились.

– Я не помню новые аккорды.

Я поднялся с табурета и встал за спиной у девушки.

– Сдвинься вперед.

Бонни выгнула шею и посмотрела на меня снизу вверх. У нее расширились зрачки, и все же она сделала, как я просил. Я сел позади нее.

Она все еще была недостаточно близко, и тогда я обнял ее за талию и подтянул ближе, так что ее спина прижалась к моей груди. Бонни удивленно ахнула.

Мои голые руки легли поверх ее рук, татуировки казались яркими вспышками на фоне белых рукавов ее джемпера. Я почти уткнулся подбородком в ее плечо и услышал ее резкий вдох – он походил на красно-коричневую вспышку.

– Руки наготове, – сказал я и покосился на ее обнаженное плечо, оказавшееся совсем рядом с моими губами. Кожа Бонни покрылась мурашками, уши покраснели, и я почувствовал, как уголок губ сам собою ползет вверх.

– Играй. Когда мы дойдем до бриджа, я помогу.

Бонни заиграла и снова запела. Печальные слова песни омывали меня теплым дождем, и каждое из них было словно удар кинжалом в сердце. Фиолетово-синий цвет ее голоса пронизывал мое тело, взлетал и опадал, как линия на кардиомониторе.

Когда Бонни дошла до бриджа, я накрыл ее руки своими. Девушка вздрогнула, но я продолжал двигаться, направляя ее пальцы. Мы сыграли мелодию трижды. Наконец рука Бонни соскользнула с гитарных струн.

– Поняла? – спросил я. Голос звучал хрипло, и виной тому была близость Бонни. Ее маленькое тело идеально вписывалось в изгибы моего, как кусочек пазла, вставший на место.

– Да, думаю, да.

И все же ни один из нас не двигался. Не знаю почему, но я все сидел на табурете, а Бонни Фаррадей прижималась к моей груди. До тех пор, пока…

– Кромвель? – Голос Бонни нарушил уютное молчание. – Ты ведь можешь сыграть все, что угодно, да? И для этого тебе не нужно ни учиться, ни тренироваться, ты просто видишь музыку и умеешь играть все, что захочешь. – Она повернула голову, и ее губы почти коснулись моих. Девушка пристально посмотрела на меня. – Тебя ведут цвета.

Я вспомнил, как впервые прикоснулся к музыкальному инструменту. У меня перед глазами точно широкая, ровная дорога танцевали цвета, и мне оставалось лишь следовать за ними. Я кивнул. Бонни вздохнула.

– Ты не мог бы… сыграть мою песню?

Не отрывая взгляд от моего лица, Бонни нащупала мои руки, сжимающие гитару, и потянула к струнам, а потом снова откинулась мне на грудь.

– Пожалуйста, сыграй для меня.

Она выглядела усталой, тело, прижавшееся к моей груди, обмякло, голос еле звучал. Я пошевелил пальцами. Обычно я не играл на гитаре, но Бонни права: это не имеет значения. Я могу просто сыграть.

Мои руки знали, как двигаться.

Закрыв глаза, я заиграл, но на этот раз слов не было. Бонни слушала мою игру молча, она замерла и, пока я играл, не шевельнула и мускулом. Она явно очень любила этот инструмент.

Когда песня закончилась, в комнате воцарилась тишина. Я чувствовал исходивший от Бонни аромат персика, видел ее голое плечо, выглядывавшее из широкого выреза джемпера, и сам не понял, как мои пальцы снова начали перебирать струны. Я не стал себя одергивать, отказался от борьбы. Не стал скрываться от Бонни. Я просто думал о ней, о том, что мы – здесь и сейчас, и с помощью гитары, которую Бонни так любила, без слов рассказывал ей о том, что сейчас чувствую.

Получив возможность действовать свободно, мое тело сразу же откликнулось. У меня в руках был настоящий музыкальный инструмент. Не клавиши ноутбука, не искусственно синтезированные треки, а дерево и струны, и цвета вели меня за собой. Персик и ваниль, молочно-белая кожа и каштановые волосы вдохновляли меня создавать новые мелодии.

Не знаю, как долго я играл: две минуты или два часа. Я освободил свои пальцы от кандалов, которые нацепил на них три года назад. И с каждой нотой злость, накопленная за все то время, что я отказывался играть, испарялась, исчезала, пока не растворилась вовсе.

И я испытал то, что так долго отказывался принимать: ощущение полета, подарить которое могла лишь музыка. Мне показалось, будто я впервые за долгое время вдохнул полной грудью. Я дышал, сердце билось, кровь быстрее бежала по венам. Я сочинял музыку, потому что это было частью меня, а не просто занятием, от которого можно отказаться по своему желанию. Наконец я жил так, как должен был.

Я понял, что теперь вряд ли смогу вернуться к прежнему существованию без музыки.

Мои руки замерли, пальцы после непрерывной игры онемели, но это было приятно и правильно. Захватывающе. Я заморгал, разгоняя туман перед глазами, и увидел, что из другого конца комнаты на меня смотрит фортепиано. Скрипка. Виолончель. Барабаны. В крови забурлил адреналин, захотелось поиграть на всех этих инструментах. Вкусив немного музыки, я, словно наркоман, желал получить еще и еще.