Компас.

Две литровые бутылки с водой, обе полные.

Шесть запечатанных военных пайков.

– Сама укладывала? – спрашиваю я.

– Нет. Захватила со склада. Стандартный комплект для каждого, кто идет в куб. Полагается надевать скафандр, но я не успевала. Да-да, кроме шуток. А что? Взять, к примеру, такой вот мир. Здесь и радиация может зашкаливать, и погодные условия отличаться. А при падении давления, к примеру, кровь и все телесные жидкости просто-напросто закипят.

Мой взгляд притягивают бутылки с водой. После ланча во рту не было ни капли, и жажда напоминает о себе уже в полный голос.

Я открываю кожаную сумку. Каждая капсула лежит в отдельном миниатюрном карманчике. Начинаю пересчитывать.

– Их там пятьдесят, – говорит Аманда. – Точнее, теперь уже сорок восемь. Я бы взяла два рюкзака, но…

– Ты же не планировала, что пойдешь со мной.

– Насколько все хреново? Только честно.

– Не знаю. Но это – наш космолет. И нам надо научиться летать на нем.

Я начинаю укладывать все в рюкзак, а Лукас открывает набор для инъекций.

На этот раз мы, обломав горлышки ампул, выпиваем содержимое. Оно сладкое на вкус и немного неприятно-едкое.

Теперь у нас остается сорок шесть ампул.

Я включаю таймер на часах Аманды.

– Сколько раз можно глотать эту гадость, не опасаясь поджарить мозги?

– Вообще-то тестирование проводилось.

– Ловили бездомных на улице?

Моя спутница почти улыбается.

– Никто не умер. Выяснилось, что неоднократное употребление вызывает напряжение в функционировании нервной системы и повышает толерантность к нему. С другой стороны, период полувыведения у него короток, и если не глотать одну ампулу за другой, опасности нет. – Аманда надевает туфли и смотрит на меня. – Ну что, доволен собой?

– В каком смысле?

– Ну, ты же построил эту штуку!

– Да, построил, но все еще не знаю как. Теорию я понимаю, но создание стабильного квантового состояния для человека…

– Невероятный прорыв?

Конечно, прорыв. При мысли о том, что казавшееся невероятным и невозможным вполне реально и достижимо, у меня по спине идет холодок.

– Шансов – один на миллион, но мы имеем дело с мультивселенной, – говорю я Аманде. – С бесконечностью. Может быть, в миллионе других, похожих на ваш миров у меня ничего не получилось. Но важен только один, в котором я сделал это.

На тридцатой минуте я замечаю первый признак действия средства – вспышку эйфории.

Восхитительную расторможенность.

Хотя, пожалуй, в кубе лаборатории ощущение было поострее.

Смотрю на Аманду.

– По-моему, включилось.

– По-моему, тоже, – говорит она.

* * *

Мы снова в коридоре.

– У тебя часы идут? – спрашиваю я.

Лукас подтягивает рукав свитера и включает зеленую тритиевую подсветку циферблата.

31:15.

31:16.

31:17.

– Итак, мы приняли состав тридцать одну минуту назад. А ты знаешь, на какое время он меняет химию мозга? – интересуюсь я.

– Примерно на час, как я слышала.

– Засечем, чтобы знать наверняка.

Я возвращаюсь к двери, которая выходила на многоэтажную парковку, и открываю ее.

Теперь передо мной лес.

Только в нем нет ни следа зелени.

Ни малейшего признака жизни.

Лишь обугленные стволы деревьев.

Картина жутковатая – тонкие и кривые ветки, как черная паутина на угольно-сером небе.

Я закрываю дверь.

Замок защелкивается автоматически.

Куб исчезает у меня на глазах, растворяясь в бесконечности, и голова идет кругом.

Я снова открываю дверь.

Коридор снова пропадает.

За дверью тот же мертвый лес.

– О’кей, – говорю я. – Теперь мы знаем, что связь между дверью и миром сохраняется только на протяжении одного сеанса. Вот почему никто из ваших испытателей не вернулся в лабораторию.

– Значит, как только препарат начинает действовать, коридор переустанавливается?

– Думаю, что да.

– Тогда как мы вернемся домой?

Аманда прибавляет шагу.

И еще… еще…

Она уже почти бежит.

А потом бежит по-настоящему.

Убегает в темноту, которая не меняется.

Не кончается.

Закулисье мультивселенной.

Я обливаюсь по́том и уже умираю от жажды, но ничего не говорю. Может быть, моей спутнице нужно это. Сжечь какую-то часть энергии. Понять, что как бы далеко ты ни убежал, коридор не кончится никогда.

Наверное, нам обоим надо очень постараться, чтобы примириться с ужасом бесконечности.

* * *

Аманда наконец выдыхается.

Сбавляет шаг.

Некоторое время в тишине слышен только шорох наших шагов, эхом улетающий вперед, в темноту.

Голова кружится от голода и жажды, и все мои мысли только о тех двух литрах воды в нашем рюкзаке, но я знаю, что мы должны беречь их.

Идем дальше по коридору.

Я держу фонарь и осматриваю каждую стену каждого куба, хотя и плохо представляю, что именно ищу.

Может быть, какой-то обрыв в бесконечной цепи единообразия.

Что-то такое, что могло бы дать нам некоторый контроль над выбором пункта выхода.

И все это время мысли мечутся в темноте…

Что будет, когда кончится вода?

Что будет, когда кончится пища?

Что будет, когда сядут батарейки – наш единственный источник света?

Как мне найти путь домой?

Сколько часов прошло с тех пор, как мы в первый раз вошли в куб в ангаре лаборатории «Скорость»?

Я теряю ощущение времени.

Я теряю уверенность.

Усталость наваливается с такой силой, что сон уже кажется соблазнительнее воды.

Бросаю взгляд на Аманду – в синеватом свете черты ее лица холодны, но прекрасны.

Выглядит она испуганной.

– Проголодался?

– Близко к тому.

– Жутко хочется пить, но воду ведь надо экономить, да?

– Разумное решение.

– Я совершенно дезориентирована и с каждой секундой чувствую себя только хуже. У нас, в Северной Дакоте, вьюга – дело привычное. На равнине снег метет так, что теряешь ощущение направления. Головокружение начинается, даже если просто смотришь в ветровое стекло. Если такое случается, надо съехать на обочину и переждать пургу. Сидишь в холодной машине, и впечатление такое, словно мир уже исчез. Вот так я и сейчас себя чувствую.