Впереди дом.

Вернее, второй этаж дома, поскольку первый практически полностью заметен снегом, поднявшимся уже до трех слуховых окон.

– Аманда.

Глаза у Лукас закрыты.

– Аманда!

Ее веки вздрагивают и приподнимаются.

– Не отключайся.

Я усаживаю ее на снег, прислоняю к крыше, бреду к среднему окну и бью ногой по стеклу. Выбираю самые острые осколки, подхватываю Аманду и втаскиваю ее в детскую спальню – судя по всему, принадлежавшую маленькой девочке.

Набивные игрушки-зверюшки.

Деревянный кукольный домик.

Драгоценности юной принцессы.

Игрушечный фонарик.

Я тащу Аманду подальше от окна, через которое в комнату заносит снег. Потом беру фонарик и выхожу в коридор второго этажа.

– Эй? Есть кто-нибудь?

Дом проглатывает мой крик, но не отвечает.

Все верхние спальни пусты. Мебели в большинстве практически не осталось.

Включаю фонарик. Спускаюсь по лестнице.

Батарейки подсели, и свет в лампочке едва теплится.

Сойдя со ступенек, прохожу мимо передней двери в комнату, бывшую когда-то столовой. Окна забиты досками, без которых стекла не выдержали бы давления полностью завалившего их снега. Среди остатков порубленного на дрова обеденного стола лежит топор.

Переступаю порог, вхожу в комнату поменьше.

Чахлый луч фонарика натыкается на диван.

Пара кресел, с которых почти полностью содрана кожаная обивка.

Телевизор над забитым золой камином.

Коробка со свечами.

Стопка книг.

На полу, ближе к камину, расстелены спальные мешки и одеяла, валяются подушки. В спальниках – люди.

Мужчина.

Женщина.

Два мальчишки-подростка.

Глаза закрыты.

Все неподвижны.

Посиневшие, изнуренные лица.

На груди у женщины – семейная фотография, снятая в некие лучшие времена в оранжерее Линкольн-парка. Почерневшие пальцы намертво вцепились в рамку.

Возле камина вижу спички, стопки газет и кучку щепы рядом с подставкой для ножей.

Вторая дверь ведет из гостиной в кухню. Дверца холодильника распахнута, на полках – ничего. На столах – пустые металлические банки.

Крем-суп из кукурузы.

Фасоль.

Черные бобы.

Очищенные помидоры.

Супы.

Персики.

Все то, что покоится обычно на дальних полках и благополучно переживает дату истечения срока годности.

Даже банки с приправами и те вычищены до капли – горчица, майонез, желе…

За переполненной мусорной корзиной – замерзшая лужица крови и очищенный до костей скелет кошки.

Этих людей убил не холод.

Они умерли от голода.

* * *

На стенах гостиной танцуют отсветы пламени. Голый, я лежу в спальном мешке внутри другого спального мешка, накрытый вдобавок одеялами.

Рядом, тоже в двух спальниках, отогревается Аманда.

Наша мокрая одежда разложена на кирпичном камине, и лежим мы так близко к огню, что я чувствую, как тепло наплывает на лицо.

Буран не стихает, и сам каркас дома поскрипывает и постанывает, сопротивляясь порывам ветра.

Глаза у Аманды открыты.

Она не спит уже какое-то время, и мы выпили две бутылки воды, которые стоят теперь на камине, наполненные снегом.

– Как думаешь, что с ними случилось? – спрашивает Аманда. – С теми, кто жил здесь?

По правде говоря, тела умерших я перетащил в кабинет, чтобы они не попали ей на глаза.

– Не знаю. Может, ушли куда-то, где тепло?

Она улыбается.

– Врун. В нашем кораблике так жарко не бывает.

– По-моему, это называется крутой кривой обучаемости.

Аманда глубоко вдыхает и медленно выдыхает.

– Мне сорок один год. У меня была жизнь. Не самая яркая, не самая выдающаяся, но моя. У меня была работа. Квартира. Собака. Друзья. Любимые телепередачи. Парень, Джон, с которым я встречалась целых три раза. Вино. – Она смотрит на меня. – Я ведь ничего этого больше не увижу, да?

Я не знаю, что ответить.

– У тебя, по крайней мере, есть пункт назначения. Мир, в который ты хочешь вернуться. Я в свой вернуться не могу, так что же мне остается?

Аманда продолжает смотреть на меня.

Неотрывно.

Напряженно.

Ответа у меня нет.

Проснувшись в следующий раз, я вижу в камине кучку тлеющих угольков. Солнце пытается проскользнуть в комнату, и снег за окном сияет в его лучах.

В доме невыносимо холодно.

Вытянув руку из спального мешка, дотрагиваюсь до одежды на камине и с облегчением обнаруживаю, что все высохло. Прячу руку и поворачиваюсь к Аманде. Она укрылась с головой, и я вижу только вылетающие облачка пара от ее дыхания. На поверхность мешка пар выпадает кристалликами льда.

Натягиваю одежду, развожу заново огонь и держу руки поближе к пламени, пока в пальцы не возвращается чувствительность.

Решив не будить Аманду, прохожу через гостиную. Здесь светло – солнце проникло в комнату через свободные от снега верхушки окон.

Поднимаюсь по темной лестнице.

Иду по коридору.

Вхожу в детскую спальню, где снегом запорошило почти весь пол.

Вылезаю через окно наружу и щурюсь от режущего глаза ледяного блеска. Через пять секунд я уже ничего не вижу.

Вокруг глубокий, по пояс, снег.

Идеально-голубое небо.

Тишина.

Ни щебета птиц.

Ни каких-либо вообще звуков жизни.

Ни даже шепота ветра.

И ни намека на наши следы.

Все скрыто ровным слоем свежего снега.

Температура, должно быть, сильно ниже нуля, потому что тепла не чувствуется даже непосредственно под солнцем.

Вдалеке знакомый силуэт Чикаго – сияющие небоскребы, заснеженные и обледенелые.

Белый город.

Ледяной мир.

Я смотрю на пустошь, путь через которую едва не стоил нам вчера жизни.

Куба не видно.

* * *

Аманда проснулась и, завернувшись в одеяла и спальные мешки, сидит у камина.

Я иду в кухню, нахожу какую-то посуду.