распахнул окно кабинета и повернулся к стоявшему в дверях Берзину.

— Проходи! Садись! — он вгляделся в осунувшееся лицо Эдуарда Петровича, участливо заметил. — Похудел, сильно похудел. А теперь рассказывай, драчун, что ты там натворил.

Коротко рассказав о встрече с Рейли в кафе «Трамбле», Берзин стал вспоминать, что же произошло на следующий день вечером.

А случилось вот что.

Он шел по Мясницкой, намереваясь побывать в школе живописи у Абрама Ефимовича Архипова, о котором много слышал. Школа находилась возле Мясницких ворот, и Берзин был уже недалеко от, нее, когда к нему подошли три патрульных.

— Ваши документы, товарищ!

Берзин протянул удостоверение.

— Вам придется с нами пройти, — по-латышски сказал старший патрульный. — Не беспокойтесь, товарищ командир, много времени это не займет.

По дороге ему объяснили, что примерно час назад задержали подозрительного субъекта, который выдал себя за командира роты одного из латышских полков.

— Вы нам очень поможете, если опознаете этого человека. Сдается, никакой он не красный командир, а белогвардейский шпион.

По дороге Эдуард Петрович даже не подумал, что сопровождавшие его стрелки могут оказаться не красноармейцами, а людьми Рейли. Но он понял это сразу, как только «патруль» привел его в мрачный полуразвалившийся дом где-то возле Сретенских ворот. И поняв, что попал в руки врагов, он как-то сразу оцепенел.

— Вначале они расспрашивали, кто я да откуда, — рассказывал Берзин. — Ну а потом пустили в ход кулаки. Сознаюсь, на первых порах — дал сдачи… А затем… Они связали меня и били, пустили в ход резиновые шланги.

— Чего же они хотели?

— Сознавайся, говорили, за сколько продал Советскую власть акулам империализма.

— Ну а ты как?

— Ясно как: не продавал, мол, и весь сказ… Под утро они меня развязали и бросили. Сами ушли. Сколько лежал — не помню. Очнулся — светает. Увидел на столе телефон… полевой телефон. Нарочно, гады, поставили, чтобы я мог позвонить в Чека и выдать себя. Добрался я до него, крутанул ручку и слышу нежный-нежный голосок телефонной барышни. Веришь, Яков Христофорович, от этого голоска у меня… В общем, чуть не расплакался… Говорю ей номер, а она твердит одно: громче, товарищ, я вас не слышу… А у меня и голос пропал. Кое-как все же дозвонился… Константину, то бишь Рейли. Двадцать восемь — восемьдесят три… А он спросонок не понимает, что мне от него надо.

— Ну! Ну! — Яков Христофорович весь подался вперед.

— Я ему: так, мол, и так — нас предали. Спасайте, как говорится, женщин и детей, а я продержусь.

— Молодец! Мо-ло-дец! Ты понимаешь, какую штуку ты выкинул? Это же просто замечательно! — Яков Христофорович звонко рассмеялся. Теперь они в тебя поверили!.. Навсегда поверили! Понимаешь?

Беседа их длилась долго. Изредка Петерс подходил к телефону, отдавал распоряжения, спрашивал, отвечал на вопросы.

Эдуард Петрович рассказал, как ранним утром в комнату, где сидел он взаперти, снова ворвались «патрульные», ни слова не говоря, ни о чем не спрашивая, опять избили его. Потом завязали глаза, кинули в крытую повозку и долго возили по булыжным мостовым… Потом выбросили. Он лежал, вслушиваясь в наступившую вдруг тишину. Болела голова, ноги, живот. Потом его подобрали свои.

Уходя от Петерса, Эдуард Петрович вспомнил, что, лежа на больничной койке, приготовил чекистам «сюрприз». Он расстегнул китель и из внутреннего кармана достал листок бумаги. На нем был изображен худощавый человек с большими, навыкате глазами и чувственным ртом.

— Кто это? — спросил Петерс, всматриваясь в рисунок. — Нет, нет! Не говори! Я где-то видел это лицо… Сейчас вспомню… Сейчас… Ага! Вспомнил!

Он подошел к столу, выдвинул один из ящиков, достал фотографию. Положил ее рядом с рисунком Берзина и рассмеялся.

— А знаешь? Похож! Здорово похож твой Константин на Сиднея Джорджа Рейли!

И он опять рассмеялся.

8

Локкарт был взбешен. Он крупными шагами мерил свой кабинет и, не глядя на вытянувшегося перед ним Рейли, говорил:

— Мы назначаем свидание! Мы продумываем все детали этой встречи! А вы, не считаясь ни с кем, учиняете расправу над человеком, который шел нам навстречу! Самовольно!

— Но мы же договорились — проверку надо…

— Молчать! Кто вам дал право самовольничать?

Кто, я вас спрашиваю? Вы представляете, что натворили? Мы собираемся на конфиденциальное совещание, а… Нет, это просто уму непостижимо!..

Потом гнев его утих. Ведь даже за самой свирепой бурей следует штиль…

Потом он молча слушал Рейли.

Потом скрепя сердце согласился, что Сидней, пожалуй, прав…

А потом признал, что такая проверка была уместна…

Потом подтвердил, что она была устроена своевременно…

Потом назначили новую деловую встречу на самом высоком уровне.

Берзина своевременно известил Тилтинь…

Локкарт снова дружески улыбался Сиднею.

Рейли же внушил себе, что первое впечатление о человеке иногда бывает обманчивым, и Берзин…

…Гости приходили поодиночке. Стряхивали со шляп и пальто дождевые капли, приводили себя в порядок возле огромного, во всю стену прихожей, зеркала и с выжидательными стандартными улыбками заходили в гостиную. Здесь их встречал хозяин — Роберт Гамильтон Брюс Локкарт.

Роль хозяйки дома выполняла Дагмара — кареокая, хрупкая. Она одинаково мило улыбалась всем входившим и глубоким грудным голосом произносила по-русски:

— Добро пожаловать!

Локкарт же сухо, по-деловому здоровался со своими коллегами по дипломатическому корпусу и перебрасывался с ними фразами об «отвратительном московском дожде».

Гости понимали, что предстоит серьезный разговор, и, подражая хозяину, держались официально. И только американец Де Витт Пуль попытался было начать с Дагмарой легкий флирт, но, встретив вежливый отпор, нахохлился и замолчал.

Обед начался, когда в квартире появился последний гость — французский консул Гренар. Ему отвели место в дальнем конце стола, между Рейли и Коломатиано, чем француз был в душе возмущен. «Мир катится в пропасть, — думал Гренар. — Любовница шпиона в роли хозяйки дома, шпионы — гости, а сам хозяин… Брюс, Брюс! Как ты низко пал!»

Первая половина обеда прошла вяло. Каждый — и Гренар, и Де Витт Пуль, и французский разведчик Вертамон, и, разумеется, Локкарт — додумывали то, что не успели додумать перед обедом.

Гренар представлял, какой провал ожидает Локкарта, если операция с латышами, о которой ему доложил Вертамон, окончится тем же, чем кончился мятеж левых эсеров. «Тот мелкий козырь в моих руках большевики побили более крупным. Закономерно! К счастью, в Париже хорошо понимают законы игры и к моей неудаче с левыми эсерами — отнеслись снисходительно. Другое дело Брюс… Он бросает на стол крупную карту… Что, если большевики побьют и ее? Не завидую тебе, Роберт! Отнюдь нет!»

Де Витт Пуль загадал: если латыш, с