Какое-то время оба они молчали – Гленна смотрела на него со злобой, а он глазами умолял ее о прощении. И первым подал голос:

– Прости, я просто…

– Проваливай, – холодно ответила она и попыталась протиснуть тележку мимо него, но он схватился за нее и не пустил.

– Я был идиотом, – сказал Колхаун. – Признаю. Мне надо было позвонить и сказать…

– Два часа! – воскликнула Гленна. Ее громкий голос больше походил на крик, и она заговорила тише: – Я ждала два часа! Думала, что с тобой что-то случилось. Попал в аварию или на тебя напали хулиганы…

– Мне очень жаль.

– А потом я позвонила к тебе домой и выяснила, что ты ушел в клуб со своими дружками-придурками.

– Я позабыл!.. Ну, что мне еще тебе сказать? Позже я пытался с тобой связаться…

– Вранье. Я весь вечер просидела дома.

– Ну, может быть, ты уже спала, когда я звонил…

– Я ждала перед этим гребаным рестораном целых два часа.

– Это ты уже говорила.

– Правда? Ну так вот, я говорю это еще раз. Два часа я ждала, пока ты появишься. – Она оторвала его руку от тележки. – И вот тебе бесплатный совет, Колхаун: в следующий раз, когда пригласишь кого-то на свидание, постарайся на нем появиться.

– Да ладно тебе, – сказал он. – Ты же не позволишь такой мелочи разрушить наши отношения.

– Какие отношения? У нас нет никаких отношений. Однажды у нас было свидание, и это чуть не повторилось.

Гленна добралась до клетки, отперла дверь, затолкала тележку внутрь и вошла вслед за ней. Захлопнув за собой дверь, заперла ее. Теперь она смотрела на него через проволочную решетку. Глубоко вздохнув, заставила себя успокоиться.

– Я сейчас больше не хочу разговаривать. Пожалуйста, уходи.

Несколько секунд Колхаун смотрел на нее, а потом покачал головой:

– Я тебе не верю.

– Прошу тебя, уходи.

– Это университетская библиотека, а не твой дом. Ты не можешь вышвырнуть меня отсюда. И не можешь диктовать мне, что мне делать, а что нет.

– Если ты не оставишь меня в покое, я попрошу, чтобы тебя вывели из помещения.

– Отвали, сука, – вдруг выдал Колхаун, фыркнув. – Откуда у тебя весь этот гонор? Сначала ты заставила меня выслушать свою гребаную тираду, а теперь, когда тебе надоело, ты грозишься вызвать охрану… Я тебе не верю. – Он просунул пальцы сквозь ячейки решетки и придвинулся ближе. Гленна невольно отступила. – Я же сказал, что был не прав, что мне жаль, – чего еще тебе надо?

– Мне надо, чтобы ты ушел и оставил меня в покое.

– Хорошо. – Колхаун отошел от клетки; его лицо смешно сморщилось, будто он улыбался, но голос у него дрожал. – И вообще, ты наверняка бревно в постели.

Он повернулся, чтобы уйти, но потом неожиданно бросился назад и ударил кулаком по двери клетки. Вся конструкция затряслась.

– Иди ты к такой-то матери!

Гленна демонстративно отошла к задней стенке.

– Я звоню в полицию, – сказала она громко и твердо.

– Меня здесь уже нет.

Она прислушалась.

Тук – тук – тук.

Гленна закрыла глаза и прислонилась к стене. Она слышала его шаги, удаляющиеся по главному проходу, но глаза открыла, лишь когда услышала, как раскрылись двери лифта. И тут поняла, что вся дрожит. У нее тряслись руки, и она чувствовала себя полным трусом. Конечно, Гленна злилась на Колхауна, но не настолько, насколько пыталась его в этом убедить. И ждала она его вчера сорок пять минут, а не два часа. Ей было стыдно за себя, но она смогла использовать эту ситуацию себе на пользу. Его недомыслие облегчило ей жизнь, и не пришлось искать приличный предлог, чтобы мягко намекнуть ему, что она больше не хочет с ним встречаться. Ей было легче закончить отношения ссорой, в которой они оба начали бы ненавидеть друг друга, вместо истории, начинающейся словами: «Мне очень жаль, но…» Ссора делала ее менее виноватой, менее агрессивной и позволяла Колхауну думать, что разрыв – это его инициатива, что, она была в этом уверена, было лучше для его эго.

Гленна не любила обижать людей.

Все еще дрожа, она посмотрела на заднюю стенку своей клетки. Слава богу, ее блеф сработал. Телефона здесь нигде не было, так что она не смогла бы позвонить, если б он напал на нее.

Хотя она не думала, что он настолько выйдет из себя.

Главный вопрос: почему она продолжает встречаться с парнями? Ведь ей это неинтересно. Или ради приличия? А какое ей дело до приличий?

И тем не менее эти самые приличия ее волновали. Вот что было самым смешным. Она ведь даже родителям не говорила о своих предпочтениях. Да что там родителям! Гленна не сказала об этом даже родной сестре.

Грустно было то, что попытки держаться в рамках приличий не давали ей завести серьезные отношения. И она порхала от одного дурацкого свидания к другому…

Рядом с клеткой вновь раздались шаги, и Гленна вновь напряглась. Шаги были мягче, чем шаги Колхауна, это были теннисные туфли, а не сапоги, и она расслабилась.

– Здесь теперь слишком много насилия, – произнес мужской голос.

– Ага, – ответил ему кто-то. И захихикал. – Но здесь есть девочки, которых я не отказался бы трахнуть на бережке.

– Я тебя услышал.

– А у вас антропологию ведет эта южаночка? Черт, я бы точно завалил ее и сделал ей мясную инъекцию, если б это сошло мне с рук.

Первый студент рассмеялся.

Гленна не шевелясь стояла возле стены. Что это за разговор? Она услышала, как эти двое прошли по одному из проходов, и подумала о преподавателе, докторе Николсоне, напавшем на прошлой неделе на Сью. Он читал у нее на первом курсе мировую историю. И выглядел таким нормальным и приятным… Она никогда бы не подумала…

По его виду не скажешь.

Гленна вспомнила о Колхауне, о том, как далеко от библиотеки она сегодня припарковалась, и задумалась, не может ли он напасть на нее где-то на полпути от библиотеки до машины. Ведь он знает ее машину. И это вполне возможно.

Она вздрогнула.

Нет, это просто паранойя. Не стоит об этом думать. Она заводится на пустом месте и очень скоро будет бояться выйти из этой клетки.

Она и так боится из нее выйти…

Гленна сказала себе, что вовсе не боится, попыталась притвориться, что ей не страшно, и стала раскладывать книги по тележкам, заставив себя поверить в то, что она делает эту работу, поскольку это необходимо, – но так и не вышла из клетки, пока через полчаса не пришел Фил и не сказал ей, что пора сделать перерыв.

Ричард увидел объявление в тот же самый момент, когда услышал шум толпы.