За кустарником открылась поляна. Замшелое бревенчатое строение, наполовину землянка, вросшая в землю, без окон, с тяжелой низкой дверью, запертой на висячий угловатый замок. Крышу устилали доски, засыпанные гумусом вперемешку с глиной. Венчала кровлю перекошенная дымовая труба. Слева, чуть дальше, еще одна постройка – небольшой и далеко не новый сруб с прибитым крестом на «фасаде». Восьмиконечный крест – две горизонтальные перекладины, верхняя короче, а в нижней части еще одна – наискосок. Смутные ассоциации с этим крестом, да и бог с ними…

Я метнулся к дереву, залег за пеньком. Работали инстинкты, обретенные в прошлой жизни. Отключались ненужные чувства, оставались только зрение и слух.

Людей здесь не было – возможно, неурочный час для молитв и мытья в бане. Местность истоптана, но не сегодня и не вчера. Неприятный дух усилился, без сомнений, здесь был его эпицентр.

Я отполз обратно в лес, обогнул полянку с запада, для чего пришлось повозиться в дебрях низкорослой черемухи. За строениями на севере лес понижался, пахнуло аммиаком. Пришлось присесть на корточки, чтобы пролезть, развести руками низко стелющиеся ветви. Я вовремя отпрянул, нога чуть не провалилась в пахучую жижу. Это было еще не болото, но до него рукой подать. В летнее время эта жижа, видимо, не пересыхала. Я все же замочил ногу – ботинок провалился в вязкую почву. Чертыхаясь, я выбрался на открытый участок. В округе по-прежнему никого, но состояние такое, словно за мной следят десятки недоброжелателей…

Я припустил обратно и через минуту, запыхавшийся, свалился за бугорок рядом с Варварой. Она облегченно вздохнула, прижалась ко мне.

– Пощекотал нервы?

Я рассказал в двух словах о том, что видел.

– Добрые христиане, это точно, – посетовал я. – Даже у меня, неискушенного, волосы дыбом. Так и хочется пойти в наш традиционный православный храм и смыть с себя всю эту гадость… Вот не понимаю, что это такое, а душа уже против…

– Да, ты любовался восьмиконечным старообрядческим крестом… – У Варвары от волнения сводило губы. – На нем никогда не изображается распятый Иисус. Да и имя Христа у них – Исус, а не Иисус. Ты видишь разницу? Я – нет, а сколько крови за века пролито и копий сломано… «Аллилуйя» – двукратная, а не трехкратная, как в православии. Поклоны – обязательно до земли, а не поясные. Креститься – не тремя перстами, как у нас, а двумя. У нас три пальца – символ Троицы, а у староверов две ипостаси – истинный бог и истинный человек… Неприятные ассоциации, Никита, с тем, что ты увидел, – вздохнула Варвара, – вспомнила «христофоровцев» Вятской губернии и их «гуру» Христофора Зырянова, которого советская власть пожалела и отправила в ссылку… Практиковали «самоумерщвление», добровольно-принудительную смерть, понимаешь? Сколько можно ждать конца света и прихода Спасителя? А вдруг он придет, а ты во грехе? Лучше быть мертвым в этот радостный час… Отбирали женщин на принятие мученического венца, десять дней они голодали в специальной избе, потом их выводили, одетых в длинные рубахи. Ритуальный порядок был такой. Считалось совершением подвига. Скрытницы еле шли, сил уже не было. Создавалась целая процессия во главе с хозяином. Жертв обвязывали полотенцами, чтобы вытягивать потом на берег, и сталкивали в яму с болотной водой. Если не сразу тонули, то им помогали – держали головы в воде, чтобы не всплывали. Просто изуверские казни. Кто-то пытался сбежать, их ловили и все равно топили… Потом трупы зашивали в рогожи и закапывали без крестов в наспех вырытых ямах. Зимой болота замерзали, староверы искали другие пути в небесное царство. Иногда использовали специальные бани. В них, понятно, не мылись – умирали от угарного газа. Бани так и называли – угарными. Жертвы снова выдерживали десятидневный пост, сами кололи дрова, топили баню, потом угорали. Для надежности благодетели подпирали дверь, чтобы те не выскочили. Случалось, выживали, тогда их относили в другое место и добивали… Иногда использовали костры: привязывали людей к столбам, как добровольцев, и сжигали…

– И это христианство?

– Нет. Но разве им докажешь? Я не уверена, что ты видел именно это, но сегодня такой день, когда черные мысли в голову приходят… Вряд ли это именно бегуны. Все смешалось за столетия, изменилось, ушло от православия, превратилось во что-то запредельное, дикое. Жестокость, аскетизм…

«Мы еще ничего не знаем, – подумал я, – уместно ли делать выводы?»

Мы снова шли по тропе. Менялся антураж, чернели корявые, изогнутые осины. Лес редел, впереди просвечивала опушка. За пустым пространством тропа втягивалась в скалы.

Они возвышались сразу за лесом – две изрезанные каменные гряды, протянувшиеся в восточном направлении. У подножий скал валялись камни – где-то россыпью, где-то громоздились, словно их сгребли экскаватором.

Мы лежали за кочкой на опушке, всматривались в даль. Всепоглощающего страха уже не было – отпустило. Видимо, привыкли, все когда-нибудь кончается. Варвара прижималась к моему плечу, размеренно дышала.

– Дальше что? – неуверенно осведомился я. – Мы прошли от дороги километра два, не пора остановиться?

– Тогда зачем мы прошли эти два километра? Чтобы развернуться на самом интересном месте? Учти, если мы сейчас уйдем, то никогда уже не вернемся.

– Лично я переживу…

– Давай еще немного? – начала упрашивать Варвара. – В саму деревню не пойдем, мы же не сумасшедшие? Вдруг там сплошь людоеды? Но хотя бы издали, краешком глаза посмотрим? Только решайся скорее, Никита, уже темнеет, так мы дорогу обратно не найдем.

Я был собранием противоречий. Поселение отшельников, для которых не проблема изрубить топорами незнакомых людей, находилось недалеко, возможно, за скалами. Любопытство подгоняло, но остатки благоразумия еще не развеялись. Я всматривался до рези в глазах и не мог избавиться от чувства, что перед нами не просто тропа в скалах, а проход через некий культовый объект. Причудливые каменные наросты нависали над тропой.

– Нет, Варвара, мы сходим с ума, – пробормотал я. – Нервы пощекотали, пора и честь знать. Возвращаемся к машине.

Но она уже все решила. Что за праздник непослушания! Я не успел схватить ее за пятку, она сбежала на четвереньках! Когда я ее догнал, она уже неслась в полный рост, отмахивалась от меня, дескать, мы на минуточку, только посмотрим. Очень быстро и без прелюдий. Посмотрели, блин!

Когда мы втянулись в скалы, все вокруг уже поглощали сумерки. Скалы – словно рукотворные изваяния, природа в этом месте поработала с душой. Тропа была утоптана, она змеилась между каменными развалами. Скалы вздымались уступами, словно в амфитеатре. Серебрились вкрапления минералов. Из трещин в камне выбиралась растительность – ползучие кусты, кривые деревца с увечными стволами.

Немела кожа на затылке, дышать было трудно. Что-то гнилостное, тяжелое насыщало атмосферу. Тропа входила в поворот за расколовшейся скалой. Мы повернули. Скальный массив тянулся дальше.

Мы машинально шли вперед, смотрели по сторонам, словно зачарованные, хотя разумнее всего было бы развернуться и бежать без оглядки. Мы словно находились в замкнутом пространстве, куда едва проникал воздух, и плотно скопилась губительная энергетика, настолько плотно, что даже я, не восприимчивый к этим вещам, начинал ее чувствовать…