Я очнулся от резкой вони. Запах шел от стен, от влажной циновки, на которой я лежал. Сквозь щели в досках просачивался мглистый свет. На руке сохранились часы. Я подполз к источнику света, долго наводил фокус, боролся с головной болью. Восемь часов – видимо, утро. Вот и выспались, ночь прошла…

Варвара издала жалобный стон. Я подполз к ней, стал ощупывать. Она задрожала, свернулась в кокон. Увечий, кажется, избежали, но поколотили нас крепко. Обижаться было глупо – на месте наших обидчиков я бы вообще нас убил. Сколько народа я покалечил в своем неистовстве? Вроде не убил никого, хотя кто знает…

Мы находились в узкой пещере, заглубленной в скалу. Подняться на ноги было нереально, только на корточки, да и то голова упиралась в скользкий свод. Стены пещеры сходились клином, куда-то заворачивали. Элементарная логика подсказывала, что выхода на свободу с той стороны нет. Проход на волю перекрывала дощатая загородка. В ней имелась запертая снаружи дверь и щели между досками.

Голова гудела, как паровозная топка. Я сполз с циновки. В живот уперлось что-то твердое. Я ощупал находку, и в горле пересохло. Не хотелось думать, что это человеческая кость. Она могла принадлежать кому угодно, например медведю.

– Никита, это ты? – простонала Варвара, переворачиваясь на спину. Я склонился над ней, жадно поедая глазами, убрал с лица спутанные волосы. День разгорался, свет становился ярче, лицо Варвары превращалось в зебру из светлых и темных полос. Чистого места на ней, похоже, не было. Скорбный лик Мадонны запечатлелся на серой мордашке.

– Я здесь, милая, – прошептал я, – все в порядке, мы живы, мы вместе…

– Можно просыпаться?

– Да, пора. Мы провалялись в отключке всю ночь. Ты как?

– Фонарики качаются, Никита… – Она не открывала глаза (и правильно делала, ничего хорошего здесь не показывали), пыталась улыбнуться, но улыбка выходила не настоящая.

– Морская болезнь? – улыбнулся я. – Хорошо, лежи, не шевелись.

– Где мы?

– Ох, Варюша, не задавай таких вопросов…

– Я начинаю вспоминать… – Она осторожно приоткрыла один глаз, поводила зрачком, закатила его назад, отчего закружилась голова, и она тяжело задышала. – Жуть полосатая… Кто эти страшные люди? Ты бился, как лев, Никита. Правда, и матерился, как последний забулдыга. Я никогда не думала, что ты можешь так материться…

– Ты просто не служила в российской армии, – объяснил я. – Там по-другому не разговаривают. У нормальных людей матерки – как цементный раствор между приличными словами, а в армии – все наоборот.

– Ты воспользовался кнопкой на телефоне, о которой тебе несколько раз повторил Сергей Борисович?

– Да, но сомневаюсь, что к нам уже мчится кавалерия. Мы находимся на краю света. Здесь нет МЧС, полиции и других служб быстрого реагирования.

– Ну, и зачем ты мне об этом говоришь? – застонала она.

– Прости…

Я откатился в сторону, сел и стал себя ощупывать. Часы оставались на руке, по какой-то причине их не сняли. В карманах ни денег, ни документов, ни зажигалки. Про телефон и пистолет даже говорить нечего – все мое имущество чудесным образом испарилось. Осталась недокуренная пачка в боковом кармане. Я извлек ее, недоуменно повертел, заглянул внутрь, пересчитал сигареты. Осталась ровно половина.

– Вот видишь, как хорошо, – прошептала Варвара. Она наблюдала за мной одним глазом. – Можешь обкуриться, просто рай какой-то…

– Анекдот вспомнился, – усмехнулся я. – Наркоман попадает в ад. Смотрит, а там благодать, солнышко, конопляные поля до горизонта. Обрадовался – значит, напутал боженька. Смотрит, еще один наркоман сидит, грустный такой. Подваливает к нему: «Братан, да у вас тут рай». Тот вздыхает: «Ну, да. Еще бы зажигалку…»

Варвара прыснула – значит, не все потеряно. Жизнь продолжается?

– Почему ты в юбке? – спросил я. – Если память не изменяет, ты была в джинсах.

Она застыла, стала медленно распахивать глаза, это смотрелось нелепо и комично. Приподнялась, уставилась на свои ноги. Вчера она действительно была в облегающих джинсах – затасканных, протертых на коленях, которые не жалко и выбросить. Сегодня на ней была грубая, домотканая, бесформенная юбка, прикрывающая ноги до лодыжек.

Она издала протестный звук, взгромоздилась на колени, стала ощупывать свои одежды. «Обновка» была простейшей – сшитый отрез материи с единственной завязкой, к тому же явно не новый и попахивающий.

– Никита, что это? – У девушки дрогнул голос. – Этого не было, кто меня раздел? А ведь действительно… – она поежилась, – смутно вспоминаю, как с меня стаскивали штаны, возмущались… Я испугалась – насиловать будут… Стала дергаться, получила по голове, дальше не помню.

– Убежден, твое целомудрие не пострадало, – успокоил я. – Судя по тому, что мы видели, это что-то древнее, замшелое, из глубины веков. Все, что ты говорила про староверов, нашло подтверждение и как-то запуталось. Бороды, топоры, грубые одежды, в которых прослеживается что-то старорусское, запрет на бранные слова. Брюки на женщине – явление неприемлемое, пусть даже ты и пленница, это оскорбляет их тонкую эстетику, понимаешь? Они тебя просто переодели. Твои интимные подробности их мало интересовали.

Я на корточках подобрался к двери, осторожно дернул ее. Дверь была заперта. Загородка из досок, казавшаяся хлипкой, на деле оказалась прочной. Снаружи ее укрепляли перекрещенные брусья и вертикальные столбы. Ногой такую стену не выдавишь. Но щели между досками имелись по всей загородке. Через них просачивался свет, проникал воздух, частично нейтрализуя царящую в «камере» вонь.

Я припал к щели. Варвара пристроилась рядом, прижалась к плечу. Шансов на выживание было немного. Рассчитывать на то, что нас подержат и выпустят, тоже не приходилось. Нас бы и так не выпустили, а уж после того, что я натворил…

Здесь находилась небольшая гряда, справа поднималась соседняя скала. Каменный массив располагался на краю хвойника – лапы елей свешивались почти до земли. Напротив – голая поляна, проплешины, редкие пучки травы. Местность волнистая, дальше – перелесок, кустарники. В низине – крыши строений, крытые соломой. Крыши справа, крыши слева. Открытое пространство окружали леса. За деревней, приютившейся в низине, высился конический холм, покрытый зеленой травой. Там что-то возвышалось – но далеко, непонятно…

В деревне лаяли собаки, надрывался петух. Заскрипел металл, показалась женщина с коромыслом и тяжелыми ведрами. Она возникла между холмами на несколько секунд, там, очевидно, пролегала тропа к колодцу. Невысокая, сутулая, в платочке, мешковатых одеждах и многослойных юбках, она наступала на подол, приходилось семенить. Мерно покачивались наполненные водой ведра.

Женщина пропала за кустами. Возник мужчина с досками на плече. Он грузно передвигался, широко расставляя ноги, – в сапогах, ватных штанах, в каком-то сером кафтане. Седая борода свисала до груди. Казалось бы, что общего между радикальным исламом и русским старообрядчеством? В обеих культурах запрещено брить бороды. Петра Первого на них нет…