И вот что написал этот Гриша Мухин, арбузовский внучек:

Наша бабка громко плачет:

«Где мой козлик? Где он скачет?!»

Полно, бабка, плачь не плачь —

В лес умчался твой рогач!

А живут в лесном поселке

Живодеры — злые волки,

И напали на него

Ни с того и ни с сего!

Повалили козю на пол,

Оторвали козе лапы,

Сгрызли шейку, спинку, грудь,

Козю нам уж не вернуть!

Тащит бабка по дорожке

Козьи ножки, козьи рожки.

«Все равно его не брошу,

Потому что он хороший!»

Александр, услышав этот стиш, хохотал до изнеможения…

— Владимир Владимирович, — мрачно сказал Николай, которому смертельно надоели все эти байки, хотя народ развлекался вовсю, — мы бы еще с удовольствием послушали, все это так вдохновляет…

Арбузова внезапно состроила ему глазки и подмигнула, закидывая на холодильник свои листки. Николай совсем захмурел и смотрел пасмурным днем конца ноября.

— Но у нас есть в Москве свои дела… И времени не так много. Вы говорили, что Нина… — Он перевел угрюмый взор на молоденькую учительницу, с аппетитом уплетавшую пирожное. И немного прояснился: — Ее там кто-то украл… Нам цыгане нужны.

— Ну да, конечно! — засуетился, всплеснув ладонями, Ве Ве. — Это для вас главное! Нинуша, расскажи эту историю. Молодые люди интересуются цыганами.

Нина застыла с недоеденным пирожным в руке и заметалась глазками по сторонам. Рассказывать ей явно не хотелось. Особенно после непосильных внутришкольных перегрузок. Еще хорошо, что Гриша гуляет, а окажись он дома…

— Но я ничего не помню… — робко прошептала Нина.

— Ребза, я лучше сама все расскажу! — закричала Наталья Ильинична.

— Я так и знал, — пробурчал Николай.

Этот Ве Ве — вротсмотритель жене. А что? Тоже должность… И неплохая.

— Цыгане… Ах, цыгане! Восторг! — Детективщица опять вскочила и притопнула. — Раньше на зиму они исчезали — откочевывали на юга, как птички. А теперь и зимой болтаются где угодно, и в Москве тоже. Наверное, потому, что раньше был СССР, а теперь — граница, таможня, сложности. Когда я училась в институте, у нас стояли цыгане, считай, по соседству. Табором, конечно. И однажды один юный цыган подошел ко мне, — она мечтательно закатила глаза, — ах, какая я тогда молодая была! — и говорит: «А почему вы с нами не дружите? Мы давно живем рядом, а все равно что порознь». А я, типичный холерик по жизни, жутко возмутилась и закричала: «Да ты соображаешь, что говоришь?! Как мы можем дружить — мы совершенно разные по настроениям, образу жизни и по всему остальному! Ты ищи себе цыганку, бродячую, разноцветную, легкую, а с нашими девушками не пытайся знакомиться — тут ничего не получится, и понимать надо!»

Николай обреченно вздохнул. Ве Ве ласково улыбался. Потап ерзал на стуле, выжидая удобного момента распрощаться и облегченно помчаться на вокзал.

— И они вас не тронули? — с любопытством спросила Нина. — Могли ведь жутко обидеться, оскорбиться… Как вы не побоялись так ответить?..

Арбузова уперла руки в боки и вновь притопнула ногой:

— Бояться?! Их?! Нинон, своего страха вообще нельзя показывать никому! Иначе заклюют. А у некоторых цыганских кланов до сих пор есть такой обычай: после первой брачной ночи жених должен показать соплеменникам простыню. Если нет крови — то невесту сильно и больно бьют кнутом. Замечательные у них «законы гор»! Нашей Натке очень бы пригодились. Так вот насчет Ниночки…

Возле Боголюбского монастыря всегда паслось великое множество цыганок с детьми. Галдели, приставали к прохожим, выклянчивали деньги за гадание. Нина приехала сюда с экскурсией — подружка предложила посмотреть храм Покрова на Нерли. Но сначала им встретились цыгане…

Один цыганенок дошел до крайней наглости. У него с плеча на живот свисала закрепленная на шее табличка типа «Подайте бедному». Парнишка подбегал к экскурсантам и панибратски хлопал всех подряд по плечу. Люди оборачивались, а он тотчас выразительно показывал на свою табличку и молча протягивал руку: мол, подай!

Некоторые цыганки с детьми вдруг становились на колени перед прохожими, застыв на несколько минут, не обращали внимания на отгоняющие жесты, дергали проходящих мимо за руки и упорно не вставали до тех пор, пока кто-то не совал им мелочь — чтобы от них, наконец, отделаться.

Ниночка ужаснулась.

Экскурсовод, веселая кругло-очкастая тетка в брюках, пестрой кофтенке и бейсболке, хотя всех приезжих дам перед экскурсией предупреждали, что надо быть в юбках и платках, объявила: цыгане тут где-то неподалеку вечно стоят табором. На траве раскладывают рубахи, подстилки какие-то. И довольно откровенно ходят по любой нужде — малой и большой — в кусты у дороги. Причем иногда почему-то полуползком — видно, животы скручивает, — оно и понятно, едят всякие отбросы… Не стеснительные они.

Нина сказала подруге Миле:

— Давай пройдем мимо побыстрее и такой походкой, какой ходят мощные натренированные атлеты.

Они так и постарались — резкий шаг, уверенность, плечи расправлены, руки мощно покачиваются. И прошли в монастырь. Экскурсовод рассказывала очень интересно, и солнце припекало, и все увлеклись…

Но вышли из монастыря — и началось то же самое. Та же самая картина… Она оставалась неизменной, как телевизионные сериалы.

К продавцу сувениров подбежал цыганенок лет десяти с забинтованной рукой и заныл, упрашивая обменять ему мелкие деньги на крупные — где-то так рублей на тысячу, которая у него была в виде пачки тертых и мятых червонцев. Продавец заорал:

— Нет, пацан, проваливай! Мне, хули, нужны эти твои чирики в таком количестве, не могу обменять!

Цыганенок невозмутимо отправился к другому киоску. Видно, за весь день насобирал по штучке или наворовал из карманов или из сумок.

Вдалеке целая группа цыганок мчалась по улице за мужчиной средних лет. Он от них удирал, на ходу бешено отбиваясь, а они его пытались схватить. Свои разборки, испугалась Нина. И не ошиблась.

Возле монастырской стены стояли цыганка и цыганенок, очевидно мать с сыном. А перед ними топтался мужик и очень злобно орал на цыганенка:

— Сучонок! Это ты мои деньги взял! Ты!

И в бешенстве начал крутить ему ухо. Пацан стал судорожно отбиваться, и тогда вступилась цыганка, без единого слова, будто робот, принялась кулаками яростно отпихивать мужика, хотя до этого момента красовалась рядом монумент монументом, молча слушая брань мужика.

— Я видела, — сказала Мила, — как цыганята всей кодлой били старика, прямо ногами. Какая-то женщина поспешила на помощь, еще один прохожий подбежал, я тоже решилась — и пацанята смылись. Правда, старик этот сам смахивал на олдового цыгана, может, ребятишкам чем насолил. Таборные постоянно носятся пестрыми стаями. Человек двадцать — двадцать пять. И бабы, и мужики, и подростки. Баб больше.