В кафе музея игрушек Марк минут десять тщетно пытался подписать Лео открытку. Первая фраза, выведенная ручкой по белому прямоугольнику, далась легко. «Тебе бы этот музей понравился», – начал Марк. Ну а дальше что? Разве в этом суть послания? «Извини, что я изобразил тебя в моей дурацкой книге (?)

Я тут кое-что из твоих постов использую у себя на семинарах (?) Ох и дерьмо все это, правда же (?) Я по тебе скучаю (?) Впечатление такое, будто ты вконец рехнулся (?) А здорово мы с тобой держали весь мир за яйца (?) Я ужасно одинок (?) Я в беде (?) Я потерян, как и ты, только по-своему (?)»

Нет. Поздно уже писать все это. Отчего-то показалось, что вся жизнь состоит единственно из двух фраз: «Еще есть время» и «Уже поздно». Открытку он порвал, а после этого битый час пытался приумножить текст еще хоть несколькими абзацами. Но нить, которую он, казалось, ухватил, куда-то делась. Кому есть дело, что он там запомнил из своего детства? Однажды в старших классах учитель сказал ему: «Если ты не можешь внятно описать, что имеешь в виду, то говоришь ты это лишь для вида». Это было последним значимым откровением, преподанным ему в стенах класса.

Близилось время выдвигаться к Строу. Марк вернулся на квартиру, чтобы привести себя в порядок. На свои сеансы со Строу он всегда стремился являться в безупречной форме. При этом нельзя даже сказать, чтобы Строу детально подмечал, что именно принес ему Марк в тот или иной раз. А «безупречность формы» на самом деле таковой не являлась. Приносил с собой Марк по большей части большую, замысловатую, льстивую ложь.

Вот уже год Марк состоял при Джеймсе Строу тренером по достижению жизненного успеха. Дело, в сущности, несложное: требовалось лишь с глубокомысленной почтительностью выслушивать блуждающие монологи шефа, а затем давать в меру туманное толкование в виде проповеди или притчи, которая бы подтверждала то, о чем Строу и без того уже составил мнение. Сам Строу воспринимал эти сеансы как подлинную терапию и изливался насчет тех душевных стрессов, в которые повергает человека миллиардное состояние. Ясное дело, что творческий отпуск в Лондон был предложен Марку потому, что сам Строу собирался провести в британской столице несколько месяцев и не хотел отпускать от себя тренера чересчур далеко.

Помимо этого, было и еще кое-что. Иной раз после сеанса Строу возил с собой Марка на обед или ужин в какой-нибудь частный клуб или в свой особняк в Мэйфер. По Лондону они перемещались в пуленепробиваемом «Бентли» Строу с мотоциклетным эскортом. На прошлой неделе после ленча, как-то незаметно переросшего в попойку, Строу отвез Марка на Джермин-стрит к своему галантерейщику и заказал для своего тренера двенадцать выходных сорочек в цветовой гамме от белых до кремовых, все до одной с двойными манжетами и воротниками с петельками, в которые за галстуком, скрепляя уголки, продевались особые серебряные заколки гантельками.

Вымытый, выбритый, надушенный и подкрепленный для бодрости дозой размельченного риталина, Марк снова вышел из квартиры. Ему нравилось пересекать Лондон на метро, особенно в хорошем настроении. В такие дни он с наслаждением чувствовал, как его несет среди людского потока, и само это ощущение придавало оттенок приятной анонимности (вот уж действительно листок, несомый бурным ручьем). Чувствовал он и подспудную связь с потными стоящими пассажирами – девушкой-подростком, в угоду сексапильности носящей свою школьную форму нарочито в обтяжку; учтивым индусом, клекочущую речь которого разобрать можно лишь с трудом.

Но сейчас, несмотря на риталин, настроение у Марка было кислым. И огибая стаю туристов, шумно осаждающих на станции билетный автомат, он в душе искренне ими возмущался; сейчас бы вот взял и персонально упек каждого в ГУЛАГ просто за то, что они перегородили дорогу. Ишь, столпились, задастые кряквы. Сейчас Марк ощущал себя не листиком в потоке, а скорее камнем, бултыхнувшим в темный пруд. Здесь нет места гуманизму, потому что каждый в этом мире сам за себя, и, как ни крути, никуда от этого не деться.

– Насчет чилийцев ты, кстати, был прав, – сказал Строу вслед за тем, как они приняли свои классические медитативные позы (Строу горизонтально, на диванчике, а Марк в кресле Имса[30], лицом несколько в сторону). – Я в том смысле, что не надо было мне затевать с этой шайкой бизнес. Отвратный народ эти чилийцы.

Они находились в огромном и высоченном, как тронный зал, кабинете Строу, занимающем угол здания «Синеко» в портовом квартале Канэри-Уорф.

Марк не припоминал за собой не то что озвучки, а даже замысливания какого-либо мнения насчет чилийцев, не говоря уж о том, чтобы вступать с ними в деловые отношения. О чем говорит шеф, он понятия не имел. Хотя со Строу такое было всегдашним делом. Обычно в подобных ситуациях человеку отводится тридцать секунд на то, чтобы сказать собеседнику: «Я понятия не имею, о чем вы». Иначе ваше молчание может быть ложно истолковано как молчаливое согласие. Марк тяготел к последнему. По счастью, Джеймс Строу был так зациклен на своих извивах мысли, что, похоже, никогда и не задумывался, что его визави при разговоре может внимать чему-то иному, нежели его экивокам, а потому никогда и не следил, насколько внимательно Марк вторит ходу его речи.

У Строу имелись ассистенты, которым вменялось инструктировать и отслеживать, правильно ли тот или иной олух понял данное ему указание. Но с Марком отношения у Строу обстояли иначе. Своего тренера шеф считал своим недреманым оком, внемлющим ухом и советчиком насчет того, как облегчить общие тяготы его дня и жизни, потому как больше, по его словам, ему в этой жизни и перемолвиться было не с кем. Сам Марк вполне четко ощущал, что орда ассистентов Строу не питает к нему никакой приязни и считает его наглецом и выскочкой, особенно эльфоподобный швейцарец Нильс. Так что насчет этих ребят Марк держал ухо востро. Подобная бдительность окупалась: свидания с шефом у них были сугубо приватные, без стороннего присутствия и ушей, способных различать, сколь неприкрыто подход Марка к Строу основан на лести. По ходу их часовых встреч Строу в основном сетовал на своих недотеп-подчиненных, зловредных конкурентов, жадюг-родственничков и «коммуняк»-госинспекторов. Марк все это просто выслушивал, мерно кивал и раз в несколько минут вставлял что-нибудь вроде: «По вашему мнению, эти люди мотивируются своей завистью или же у них отсутствует ваша широта общего охвата?»

Фокус состоял в чутком и своевременном ухватывании мыслей и фраз самого Строу – своеобразном эхо, на которое сам собой ложился стандартный ответ: «широта охвата». Вообще за год, на протяжении которого Марк занимался тренерством, он лишь на малую толику составил для себя представление, из чего состоит рабочий день у Строу или как «Синеко» качает свои миллиарды. Между тем работа здесь шла: подопечные синдикаты приобретали компании, загоняли в угол сектора, консолидировали холдинги. Напрашивался вывод, что Джеймс Строу – не что иное, как живое воплощение объективизма, хотя сам этот человек вряд ли даже и слышал о трудах Айн Рэнд[31] (читал он исключительно книжки о морских приключениях и что-то там по теории управления массовым рынком).