Он углубился в какую-то диаграмму, появившуюся на левом мониторе, одновременно щелкая клавишами другого компа.

Поставив на плиту чайник и засунув в тостер два хлебных квадратика, я пробежалась по дому. Жить в нем было негде, в прямом смысле. Аппаратура теснилась во всех комнатах. Только мою спальню миновала эта участь, и то, видимо, потому, что на ночь я заперла ее изнутри.

– Через две недели сюда въедут новые хозяева, – сообщила я Рашуку, возвращаясь на кухню. – Куда ты свое барахло девать будешь?

– Пфф, – мальчишка откинулся на спинку стула, разминая кисти рук. – Продам, или выброшу, или подарю господину Кузьмину на добрую память. Да кого интересует хлам, когда мой пытливый ум и прочие пытливые части достигли таких результатов!

Он кивнул на монитор, я туда взглянула, не отрываясь от заваривания чая.

– Что-то важное?

– План «Б», – смуглый палец ткнул в красную линию. – Это варианты временных петель, которыми мы сможем… Хотя забудь, все равно не поймешь.

Я сервировала скудный завтрак, к чаю были тосты и все тот же мед. Рашук покрутил носом, намекнув, что святой долг любой женщины – кормить сожительствующих с нею мужчин свежей выпечкой по утрам, если уж не идентичной эталонной выпечке «Трех с половиной поросят», то хотя бы приближенной по качеству.

Я показала ему язык, намазала тост янтарным медом:

– Так что там с планом «Б»?

– Ну, это теория временных петель. Тебе правда любопытно?

– Угумс, – я энергично кивнула.

– Смотри, – он развернул ко мне монитор, – я рассчитал траекторию, по которой мы с экипажем можем вернуться буквально сразу после аварии.

– Которую вам устроил Итиеш?

– Ну да. Только ему это тоже дорого обошлось. Так вот, мы возвращаемся и берем его тепленького, не способного к сопротивлению. Шах и мат! Правда, здорово?

– А как же бабочка?

– Какая еще бабочка?

– Та, которую кто-нибудь из вас обязательно раздавит сапожищем в моем далеком прошлом. Моя реальность от ваших действий изменится?

– Скорее всего, – он пожал плечами.

– И, например, мой отец никогда не встретит мою мать, отчего я не появлюсь на свет.

– Это будет, то есть было три тысячи лет назад, так далеко я твою родословную отследить сразу не смогу, поэтому ничего тебе не отвечу.

– Я не согласна.

– А твоего согласия никто и не требует.

– Подожди, – я опять зачерпнула мед, неловко вывернув запястье, липкая дорожка коснулась одного из браслетов и моментально исчезла.

– Ты бы их не перекармливала, – пожурил Рашук.

– Это для них вредно?

– Это для тебя тяжело будет. Они же делятся от кормежки, полный доспех формируют, а у него вес, – он задумчиво поднял глаза к потолку, – вполне сопоставим с твоим личным весом.

– Здорово, – я нарочно мазнула ложкой по запястью. – Ты разговор не переводи, будь любезен. План «Б» мне абсолютно не нравится. У тебя есть еще какой-нибудь? И, кстати, что включает в себя план «А».

– С «А» все просто. Мы находим Итиеша здесь и сейчас, но он может не сработать.

– Почему?

– У него было двадцать лет на регенерацию…

– Почему двадцать, а не три тысячи?

Рашук посмотрел на меня слегка затравленно:

– Ты что, в ментальную связь с Коростелевым вошла, чтобы овладеть искусством допроса? Кстати, я в его личном деле порылся, женат наш герой давно и счастливо, на дочери непосредственного начальства. Отомстить не желаешь за то, что он тебя обмануть пытался?

– Не желаю. Желаю знать, что ты от меня скрываешь.

– Три тысячи лет назад – первая точка временной петли, куда мы можем вернуться, вторая – приблизительно двадцать лет назад, географически, – он развернул ко мне другой монитор и ткнул пальцем в карту.

– Это смотровая площадка над Славью, – спокойно проговорила я. – Ты хочешь сказать, что…

Резко поднявшись, я дернула на себя стул, на котором сидел Рашук, мальчишка вскрикнул, халат распахнулся, из-за пазухи вывалилась толстая тетрадь в клеенчатом переплете.

– Ты хочешь сказать, что, пока я отсутствовала, устроил обыск в моем доме, нашел дневники отца и попытался их присвоить?

– Каюсь, – огрызнулся мальчишка, – присвоить не пытался. Я бы их на место положил, ты бы ничего и не заметила. Ты же вообще ничего не замечаешь, хотя у тебя куча подсказок под самым носом все это время была.

– Каких еще подсказок?

– Вот это фото, например, – он кивнул на стену.

– Это мой отец.

– С Бариновым.

– Да? – Я близоруко прищурилась, действительно, никогда ее внимательно не рассматривала. Точно, Баринов, молодой, а не моложавый, и мой отец. – Это канопа?

– На ней знак Итиеша.

– Мой отец раскопал вашего сердцееда? Молчи!

Я зажмурилась, вспоминая.

«– Арик, каждой мумии обычно полагалось четыре канопы.

– Да, я в курсе, по именам сыновей Гора. Амсет хранит печень, Дуамутеф – желудок, Хапи – легкие, а кишечник охраняет Квебехсенуф.

– Почему здесь их шесть? Почему эти две не стилизованы, а просто залиты воском и закрыты печатью?

– Да какая разница, Лешка? Делим поровну, три тебе, три мне и разбежимся. Я на свои покупателя уже нашел.

– Мне кажется, это сердце. Ты же помнишь, его в мумии не было, что в принципе нетипично. Тогда почему в двух сосудах? Бальзамировщики разделили орган? Святотатство. Или сердец было несколько?

– Да брось, дружище. Давай лучше выпьем…»

Фрагмент разговора всплыл в памяти с невероятной четкостью.

– Говорить уже можно? – подал голос Рашук.

– Да.

– Итиеша забальзамировали по всем тогдашним правилам, большинство внутренних органов оказались захоронены отдельно. Сердцеед три тысячи лет просто не мог начать регенерацию. Пока твой отец и Баринов не завладели… гм… фрагментами и кто-то из них, думаю, не твой отец, а его напарник не собрал этот пазл.

Я сидела на стуле и тоже пыталась собрать пазл, информационный.

– Ты чего зависла?

– Ничего, продолжай.

Тут залился трелью мой мобильный одновременно со звуком автомобильного клаксона, донесшимся со двора.

Черт! Звонил Баринов.

– Доброе утро, дядя Арик, – радостно провозгласила я в трубку, пока Рашук, отодвинув штору, осторожно выглядывал наружу.

– Выходи, Таечка, – голос магната был полон густого удовольствия, – карета подана.