– Думаю, что Варшава молчит потому, что проверка сведений оБродяге еще не прошла. Если я прав в своих подозрениях, приказ Контролеру, чтоон должен проверить сведения о смерти Бродяги, идет кружным путем. Пока до негодоберется письмо… Пока он соберется прийти в больницу… Может быть, у нас ещеесть время. Но медлить нам тоже не следует. Думаю, в приемном покое пятойбольницы должен появиться наш человек. Ведь именно там можно получить сведенияо здоровье того или иного больного…

– Вы что, предлагаете кого-то из наших людей отрядить сидетьв приемном покое в ожидании чего-то, что может не произойти? – удивился Храмов.– Все-таки ваш Контролер – фигура скорее мифическая, чем реальная. Вряд ли насс вами поймет начальство, у которого мы будем просить сотрудника. Слишком многонароду сейчас ушло на фронт, у нас большая нехватка людей.

Поляков молчал.

Ему было совершенно понятно, что, если они хотят не толькоустановить сам факт существования Контролера, но и выяснить, кто он, в приемномпокое пятой больницы должен появиться агент. Существовал, конечно, другойвыход: озадачить поручением самих работниц приемного отделения. Это самыйпростой путь. И Поляков уже пытался идти по нему. Он присматривался ксанитаркам и медсестрам. Выражение лиц трех работавших там женщин не внушалодоверия. Не то чтобы они были беспечны, наоборот. В том-то и дело, что наоборот!При любом, самом невинном вопросе они принимали невероятно важный и замкнутыйвид и начинали вести себя так, будто сведения о палате, в которой лежит тот илидругой человек, о его температуре, о состоянии здоровья, тем паче о фамилиилечащего врача, – государственная тайна. Они обрушивали на посетителя градвстречных вопросов, которые сделали бы честь любому особисту. Проще говоря, этитетки были непроходимо глупы и болезненно подозрительны. Поляков понимал, чтотакими их сделало время и режим, установленный в государстве. Он не винил их.Но рассчитывать на их помощь в деле с Контролером было невозможно. Они моглипогубить все на свете!

А между тем предчувствие опасности не давало ему покоя.Глупейший из аргументов: «Мне так кажется, я так чувствую». Глупейший! Но –единственный в данном случае.

* * *

– Знаете, как меня в армию брали? Военком забраковал, акомандир полка подозвал к окну и спрашивает: «Кто это во дворе?» – «Свинья», –говорю. «Ну, свинью от человека отличить можешь, значит, годен!» – говорит он.Так и мобилизовали.

– Ну и что?

– Да ничего. Научился не только свинью от человека, но инемца от русского отличать.

– Ха-ха-ха!

Здесь, слава богу, хохочут. Ольга вздыхает с облегчением. Вдругом углу нижней палубы зло огрызаются:

– Да что такое эта «СВТ» [6] ? Она, сволочь, перестаетстрелять, как только на затвор попадает земля или песок, а в окопах иначе как?И на морозе подвижные части «залипают». Очень хорошо, когда ты знай затворпередергиваешь, а толку нет, а перед тобой фашист с автоматом. Уж потом, когда«ППШ» стали выдавать, мы себя людьми почувствовали…

– Ладно, ладно, хорошая винтовка – «СВТ», просто за нейухаживать надо. Смазывать как следует, чистить, что летом, что зимой…

– Зимой! А у нас морозостойкие смазки есть? Есть, я тебяспрашиваю?

– Нет.

– Ну вот и молчи, понял?

– Да сам молчи!

Ольга проходит мимо спорщиков. Пусть хоть дерутся, только быне унывали, не думали о том, что река заминирована, а над головой могут в любоемгновение появиться «мессеры». Вот там, напротив, как раз и идут опасныеразговоры…

– Эх, как вчера по причалу вдарили, а? Главное дело, толькомы отошли от пристани, а они – ба-бах! Я уж думал, нам в корму угодят. Меня какраз заносили на палубу, я успел обернуться – мама дорогая, столб огня… А потомсмотрю, по реке плывут арбузы вперемешку с трупами… Один еще живой был, толькоранен, ему конец кинули, вытащили. Повезло! Ох как повезло!

– Повезло, что плавать умел. А вот я плавать не умею…

– А куда тебе плыть, за тебя вон пароход плывет – «АлександрБородин». Ты знай лежи.

– Ничего себе, лежи! А разбомбят нас? А потопят? Спасатьсякак будем? Шлюпок тут нету небось. И спасательных кругов я тоже что-то невидел.

– Да плюнь, обойдется!

– Плюнь, плюнь… да я хоть все углы тут обплюю, толку чуть.Ты ж меня спасать не будешь, когда плыть придется.

– Плыть, плыть… Не горюй, найдутся люди добрые, спасут!

– Кому я нужен? Бросят меня, бросят как пить дать! Прямо тут,на палубе.

– Не дрейфь, прорвемся!

– Кто прорвется, а кто и нет. Лучше б меня там, вСталинграде, убило, хоть быстро. Вжик – и нету сержанта Семченко. А тут вода…пока еще потонешь, так намаешься… Я воды до смерти боюсь. До смертиночки!

Ольга покачала головой. От сержанта она слышала это уже раздесять, не меньше, хотя на пароходе он находился всего сутки. Ладно его страхперед водой – он понятен, но подленькая уверенность в том, что его бросят,бросят на произвол судьбы, – вот что злило до невозможности. Как они вчеранамаялись, спеша перетащить на борт всех раненых до того, как начнется налет!Сделали настил из досок – кто мог, полз сам, девушки помогали. На каждуюприходилось по тридцать-сорок человек! Всех унесли, проверили, нет ли потерявшихсознание, которые могли остаться незамеченными. Капитан нервничал, торопил – порадио передали сообщение о налете. Только отошли от причала – на его местевозник огненный гриб… Потом навалился «мессер». Пролетел, так снизившись, чтоедва не коснулся палубы. Не мог ведь летчик не видеть знаков Красного Креста,гарантирующих неприкосновенность! И все же открыл огонь.

Был убит матрос, и ранило одну из медсестер. Но тут жепоявились наши истребители, которые отогнали «мессера» и некоторое времяпровожали «Александра Бородина», ободряюще покачивая над ним крыльями. Толькотогда смогли разогнуться сестры и санитарки, которые пытались прикрыть собойраненых, остававшихся на верхней палубе. Понимали, что это бессмысленно, но неуходили в укрытие.

А этот… Бросят его, видите ли! Ну ладно бы, думал что хочет,думать никому не запретишь, но его трусливая уверенность в неизбежностисобственной гибели, высказанная вслух, отравляла остальных.

Люди и так натерпелись сверх меры. Им нужен покой. Хотя быиллюзия покоя!