– Это сегодняшний хлеб, – заупрямилась и Александра,понимая, что мужчина торгуется за прибавку.

Вообще-то она могла накинуть еще сто граммов. Но ведь еслинакинешь одному, придется накидывать и другим. Этот мужик непременноразболтает, что выторговал лишний хлеб, и потом все начнут торговаться. А онаотдавала часть своего хлеба Кате, которая без него вообще не могла ничего есть,особенно щи по прозвищу «В рот не вломишь», которые последнее время что-тослишком часто начали давать. Даже Александре приходилось есть их с хлебом,чтобы как-то смягчить осклизлый вкус перемерзшей, перекисшей прошлогодней капусты,на которой эти щи варились. Что и говорить, прозвище себя вполне оправдывало!

– Не, такой хлеб я не возьму, – замотал головой мужчина исделал движение, чтобы спрятать мешочек в те же недра, откуда был недавноизвлечен. – Давай другой.

Александра вздохнула:

– Сначала покажите сахар, а потом будем спорить.

– А что тебе показывать? – Рука застряла на полпути. –Забыла, как сахар выглядит? Беленький такой, меленький, как песочек. И на сольпохож, только слатенький.

Он сказал – «слатенький». А до этого – «песок»… В Энскеупорно сахарный песок называли просто – «песок». Милка-Любка этим особенногрешила, что, помнится, доводило Константина Анатольевича до бешенства. «Песоквон, на Волге! – начинал пыхтеть он. – А в сахарнице – сахар!» – «Так ведьсахар – он кусками! – молящим голосом оправдывалась Любка. – А это сущий песок,только слатенький!»

В Энске сплошь и рядом говорят «слатенький» вместо«сладенький».

Неужели земляк?

– Вы что, из Энска?

– С чего ты взяла? – насторожился мужчина.

– Да так, говорите похоже.

– Ты мне зубы не заговаривай! – рассердился мужчина. –Берешь сахар, нет?

– Дайте посмотреть.

– Не дам! – Он быстро спрятал мешочек и даже повернулсябоком, как бы закрывая драгоценность своим телом.

Цирк какой-то, честное слово.

А между тем «цирк» весьма недвусмысленно начал поворачиватьк двери. Жалко, если уйдет.

– Вы думаете, я почему прошу сахар показать? – спросилаАлександра. – Однажды ко мне явился какой-то подозрительный субъект из мужскогобарака, взял мой хлеб, положил на стол узелочек, в котором было якобы стограммов сахарного песку, и убежал. Я глянула, а в узелке зола. На счастье,рядом случился наш санитар. Он возмутился и побежал за жуликом, крича: «Он нашусестру обманул!» А тут начальник лагеря…

Она умолкла.

– И что? – с живейшим интересом спросил «цирк». – Отняли унего твой хлеб и тебе вернули?

– Конечно! – с вызовом ответила Александра. – Конечно,отняли и вернули!

На словах было просто, а на самом деле – вышла целаяистория…

Мельников не стал разбираться, кто прав, кто виноват:услышал, что медсестра Аксакова что-то меняла (а всякие такие гешефты были влагере, понятное дело, под официальным запретом, хотя неофициально и процветаливовсю, как между «литерными», так и между уголовными), да еще и в помещениисанчасти, – и приказал немедля ее из санчасти уволить и перевести в барак, а сзавтрашнего дня выходить на общие работы на лесоповал.

Ошарашенная Александра собрала свой узелок и отправилась вбарак, от которого уже изрядно отвыкла. Она практически жила в санчасти, там испала в крохотном закутке, где помещались только топчан и тумбочка (днем тамбрали кровь на анализ, иногда укладывали больного передохнуть после особенноболезненных уколов), добровольно приняв на себя обязанности не только дневной,но и дежурной медсестры, только бы иметь хоть малейшее право на одиночество.Иногда, когда начальство загуливало и бдительность часовых несколькоослабевала, у нее в санчасти ночевала какая-нибудь из женщин. Это называлось –«отправиться в санаторий». Очередность «отправки в санаторий» блюли самымстрогим образом, причем даже уголовницы не спорили. Хранили эти походы встрогой тайне и очень дорожили возможностью провести ночь «на вольном воздухе».То, что санчасть стояла в центре охраняемой зоны, дела не меняло. Главное – нев бараке ночь провести! Возможность поспать просто на топчане, а не на нарах, водиночку, а «не в коллективе», действовала целительно. «Тут сам воздух лечит,он же лекарствами пахнет», – уверяли прихворнувшие самым серьезным образом.Александра их очень хорошо понимала.

Вообще для нее санчасть была островком выживания в океанепод названием «Лагпункт», оазисом в пустыне! Наверное, во всех медицинскихучреждениях любого лагеря шла жизнь, хотя бы отдаленно напоминавшаячеловеческую, и тот, кто так или иначе мог зацепиться за спасительный утессанчасти, держался за него как мог крепко. Александра с благодарностью смотрелана свой белый, вернее, пожелтевший от бесконечных стирок халат, выводивший ееиз общего барака, а заодно позволяющий помогать другим людям.

Теперь, после жестокого распоряжения Мельникова, из раяизгонялась не только она. И все из-за какого-то гнусного мошенника из мужскогобарака!

Женщины возмутились. Того урода проклинали вместе ипоодиночке, желали ему всяческих неприятностей, но реальной возможностьюобеспечить ему неприятности обладали только уголовницы. Клавка-Кармен (с легкойруки Александры прозвище к ней прилипло, отчего она была просто в восторге)ринулась к Сашке-парикмахеру, который теперь стал ее безраздельнойсобственностью (ветреная Нюрка завела себе другого, по имени Вася Тихий… эпитетэтот, к сожалению, мало соответствовал действительности, частенько Нюрка являласьсо свидания в синяках, но она свято верила в правдивость поговорки «Бьет –значит, любит» и умилялась силе Васиной любви), и рассказала ему о случившемсяс Маманьей. Сашка-парикмахер сообщил все старосте своего барака. С мошенникомбыл проведен «задушевный разговор», после чего его душа только чудом непокинула тело. Да что толку? Чем это могло помочь Маманье? Ровно ничем.Помог-то ей на самом деле доктор Никольский, который пришел к Мельникову исказал, что не будет работать, если в санчасть не вернут сестру Аксакову.Заявил, что тоже требует отправить его на лесоповал, а если Мельников будетпрепятствовать, то Никольский объявит голодовку.

Это было смелое выступление! Начальники лагерей редковыслушивали спокойно такие вот ультиматумы. Даже при всем уважении Мельникова к«ленинградским врачам» доктору Никольскому могло очень сильно не поздоровиться…Однако к нему была очень неравнодушна дочь Мельникова Капитолина, работавшая вконторе Пезмогского лагпункта вольнонаемной машинисткой.