Ольга сбегала в свою каюту, схватила большую брезентовуюсумку, которая занимала слишком много места и причиняла массу неудобств. Нувот, наконец-то настало время от нее избавиться! Правда, тете Любе было данослово не делать этого никогда, ни при каких обстоятельствах, но сейчас именноте обстоятельства, когда сам бог велел нарушить слово.

Привычно лавируя в узких переходах, Ольга выбралась напалубу и подошла к сержанту. Тот лежал с встревоженным, обиженным выражениемлица. Рот его был чуть приоткрыт, словно вот-вот собирался завести привычное:«Меня бросят, бросят, бросят…»

– Знаете что? – сказала Ольга негромко, подсаживаясь к нему.– Вы не бойтесь. У меня есть пробковый пояс – знаете, спасательный. Он, правда,старинный, но на воде держит хорошо. Я его вам отдаю. Вот он. С ним, что бы нислучилось, вы не утонете. Но, честное слово, вас никто не бросил бы, с поясомили без пояса! Даю его вам просто ради вашего спокойствия. Если хотите, мы егопрямо сейчас на вас и наденем.

Сержант смотрел на нее остановившимся, каким-то оловяннымвзглядом. Похоже было, он не вполне понимает то, что говорит Ольга. Может быть,оттого, что она обращалась к нему на «вы»? Очень многие, услышав такое,терялись. Смотрели подозрительно. Им казалось, санитарка насмехается над ними.Издевается. А она просто не могла иначе, хотя и раньше, в госпитале, грубоватыйначмед Ионов, да и теперь, интеллигентнейший главврач Серафима Серафимовна нераз с досадой говорили: проще, проще надо обходиться с людьми, задушевнее…

Тут Ольга не могла согласиться. Или ей не нужна задушевностьс кем попало? Она была со всем миром на «вы», а вот мир не переставал ей грубо«тыкать».

А впрочем, может быть, сержант оцепенел не от робости, а отизумления, увидев пояс? Было с чего, честное слово!

Пояс отыскала тетя Люба не то на чердаке, не то в подвале,не то в сарае – внушительное сооружение! И очень древнее. Конечно, оно не былосделано по чертежам самого Леонардо да Винчи: ведь его спасательный пояс былвсего-навсего кругом. Очень может быть, оно повторяло конструкцию американцаГерена, запатентовавшего свое изобретение ровно сто лет назад. Бог его знает!То, что всучила Оле тетя Люба, представляло собой две пробковые пластины,обшитые брезентом и соединенные тесемками. Пластины следовало приложить к грудии к спине, а тесемки затянуть крест-накрест. На брезентовой сумке, в которуюбыло упрятано сооружение, значилась надпись по-немецки: «Rettungsg?rtel.V.Krause. Wir w?nschen line gl?ckliche Seefahrt! [7] » По словам тети Любы,покойный Константин Анатольевич привез этот пояс из Италии, когда вернулсяоттуда один, потеряв там свою жену Эвелину. Константин Анатольевич сообщил, чтоона утонула. Видимо, он купил пояс, чтобы тот вечно напоминал ему о трагедии.

А может быть, и нет. Кто его разберет, КонстантинаАнатольевича Русанова! Ведь Эвелина и не думала никогда и нигде тонуть, апросто-напросто сбежала с другим, с Эженом Ле Буа, и не просто сбежала, а вскором времени даже вышла за него замуж. Дедушка лишь упомянул об этом, аподробности истории рассказала Ольге тетя Люба. Просто поразительно, как многотетя Люба знала о ее семье такого, чего знать не знала она сама! Ей как-тоникто ничего такого не рассказывал, даже мама. Может быть, потому, что Ольгеэто было не слишком интересно? И в самом деле – не слишком. Вернее, совсемнеинтересно. Зачем думать о прошлом, когда рядом – настоящее, и оно такудивительно, так резко отличается от прошлого? Да и вообще, что у нее за семья?Вот как думала раньше Оля с оттенком стыда. Чем в такой семье можно гордиться?Еще дядя Шура ладно – он хотя бы был когда-то редактором первой советскойгазеты в Энске, да и то недолго, а потом работал простым репортером. Мама всеголишь медицинская сестра, дед вообще не работал, бывший адвокат, отец… об отце ивспоминать не вспоминали, он то ли погиб во время Гражданской, причем вряд лисражался на стороне красных, то ли сбежал из страны. А может быть, сменил имя,живет где-то с другой семьей и думать забыл о городе Энске. Не сказать чтобыОлю это волновало и обижало. Она, конечно, любила и деда, и маму, и дядю Шуру.Но они были такие несовременные, такие устарелые! Она мечтала о том, что еесобственная жизнь будет куда богаче, интересней, весомей и значительней, чемих, увы, обывательское и, можно сказать, мещанское существование. Такоепростое, даже примитивное… Такое земное, лишенное всякой возвышенности!

И вот семья, вроде бы совсем ненужная ей семья исчезла водночасье. Сначала дядя и мама, потом дед. И Ольга почувствовала себя жалкимлистком, который оторвался от ветки родимой и летит, несомый бурей, в некуюклубящуюся тьму. Имя той тьмы – будущее. Ну да, то самое будущее, которое онараньше представляла себе светлым и радостным, окрашенным исключительно в самыерадужные тона (в небе того будущего всегда сияла радуга и светило солнце!).Теперь же оно было мрачным, темным, пугающим. В его небесах не разглядишь ниодного просвета. Даже украдкой заглядывать в него не хотелось! Настоящее малочем отличалось от будущего. Можно сказать, вообще ничем. Так же беспросветно иуныло. А вот прошлое – прошлое ее семьи, прошлое мамы, дяди Шуры, деда, тетиЛюбы… Казалось, Ольга шла, шла по какому-то темному, продуваемому сквознякамикоридору, не видя ничего ни впереди, ни вокруг, потом случайно оглянулась, ненадеясь и сзади ничего увидеть, – и обнаружила там самосветный огонек. Онрассеивал тьму и даже как бы согревал Ольгу своим дальним, пусть призрачным, новсе же – теплом. Вернуться к тому огоньку было, конечно, невозможно, но Ольгазнала, что он есть, что он никуда не денется и всегда, как только оглянешься,можно увидеть его.

Этим огоньком было неведомое ей прежде прошлое.

Там тоже любили. Но не просто «расписывались» в загсе –умирали от любви! Там тоже смертельно ненавидели. Но не доносы писали на врагов– убивали их! Там тоже изменяли. Но не просто начинали «новую жизнь с новымтоварищем» – наизнанку выворачивали, вдребезги ломали судьбы!

Ни в какой книжке не читала Ольга ничего интересней историисвоей семьи, которую рассказывала ей теперь тетя Люба. С ума сойти – еекогда-то звали Милка-Любка и она была… она была девицей легкого поведения!Совершенно как в повести Куприна «Яма»! И даже работала (как-то нелепо звучалоэто слово по отношению к ее ремеслу, но как еще сказать, Оля не знала) в самомнастоящем «гнезде разврата» – в публичном доме. Помещалось «гнездо» чуть вышеулицы Маяковского, в том самом здании, где теперь детский дом.

С ума сойти! Она – худенькая, светловолосая, такая скромная,невзрачно одетая женщина, которая, кажется, рождена для того, чтобы оладьипечь, шить или кружевные воротнички вязать, – бывшая девица легкого поведения!Иногда Ольга даже думала, что тетя Люба ее разыгрывает, немножко привирает.Хотя, впрочем, зачем ей это нужно?