Понял – и немедленно принял меры. Самые простые: под прикрытием напущенного Леной густого тумана по очереди активизировал «Джека» и «Джона» так, чтобы они совершили джамп вертикально вниз.

И теперь «попрыгунчики» лежат, целые и невредимые, примерно на четырехметровой глубине под Садовой.

Вот только пробиться к ним при помощи шанцевого инструмента у отца не получилось…

– Здесь полтора века, наверное, дорожное покрытие не заменяли, – говорит он уныло. – Не заменяли, понимаешь? Укладывали новое прямо поверх старого, утонувшего в болотистой почве… И так раз за разом. Дурное дело все-таки твой тезка затеял, Петя, триста с гаком лет назад: не строят умные люди столицы на болотах. Все там, над «попрыгунчиками», за века слежалось, окаменело… Ломом через этот слоеный пирог продолбиться можно, наверное. Но столько долбить придется, что не одни, так другие наверняка полюбопытствуют: а кто это тут стучит? Зачем? Что ищет? А оно нам нужно?

Оно нам (в чем бы «оно» ни состояло) не нужно… В Зоне редко случается встретиться с чьим-то бескорыстным любопытством. Такой уж народ сюда повадился шляться… Любопытствуют всем, да. Но весьма-таки своекорыстно…

А нужно нам другое: оборудование, способное быстро вскрыть «слоеный пирог» на Садовой. Например, отбойный молоток и в дополнение к нему компрессор с автономным источником питания. Не лишним окажется и запасец промышленной взрывчатки с детонаторами и устройством дистанционного подрыва. По беде сойдет и военная взрывчатка.

Все это мы рассчитываем найти на Новой Голландии – туда сейчас и шагаем, Дракула шлепает рядом. Я наконец-то вооружен чем-то посерьезнее лопатки – пояс оттягивает и придает уверенности кобура с АПС, в просторечии именуемым «стечкиным». Причем кобура – не кожаный новодел, а родная, жесткая, предназначенная при нужде служить прикладом. Отец разодолжил, он любит пистолеты серьезные, основательные, проверенные временем… Такие, как он сам.

Разговор сворачивает на мои приключения после расставания на Садовой, но дальше конспиративного гаража Авдотьи фон Лихтенгаузен я в своем рассказе не продвинулся: дошли.

Мы стоим на мосту Крунштейна – тут главный вход и главный въезд на Новую Голландию.

На вид ничего не изменилось за минувшие недели… Лишь появилась парочка непривычных деталей. Поперек дороги зачем-то положен толстенный не то шланг, не то патрубок, а над металлическими воротами надпись белыми буквами, здоровенными, метровой высоты: «ЗДЕСЬ ЖИВУТ ЛЮДИ».

Вот как… Люди, значит… Авдотья рассказывала мне о групповом побеге подопытных во время эвакуации. А Дракула, кажется, говорил, что беглецы вернулись, нашли приют в опустевшем Виварии, и он, Дракула, к ним присоединился… Я в тот момент отключался, клевал носом и все подробности пропустил мимо ушей.

Подходим. Есть ли кто в караулке, не разглядеть: у бронестекла односторонняя прозрачность. Однако все сомнения снимает прозвучавший голос, нечеловеческий, с переизбытком шипящих:

– Ш-ш-штой! Прихотовить пропуш-ш-ш-ш-ка! Прихотовитьш-ш-ш-ша к дош-ш-ш-ш-шмотру!

Я знаю лишь одно существо на свете, разговаривающее с такой своеобразной дикцией, это Наг-Каа, змееобразный мутант, живший в Виварии… Внезапно понимаю, что под ногами у нас отнюдь не толстый шланг и не патрубок, а хвост Нага, способный при отказе от «дош-ш-ш-ш-шмотра» ожить и обвить безжалостно сжимающейся спиралью, и последним, что в жизни услышишь, станет треск твоих ломающихся ребер…

Сюрреализма в сцене и без того хватает, но Дракула щедро добавляет новую порцию. Небрежно кивает на нас с отцом и произносит своим бесподобным скрежещущим голоском:

– Все в порядке. Эти двое – со мной.

– Кронштадт, Кронштадт, – бубнит в микрофон рации мутант по прозвищу Склопендр. – Кронштадт, я Виварий! Как слышно? Прием!

Кронштадт, разумеется, Сколопендра не слышит. И не только оттого, что дней, пригодных для радиосвязи с Кронштадтом, случается за год десяток, не более… Но в первую очередь потому, что ни один светодиод на корпусе рации не горит, нет питания.

Но Склопендр не смущается ни отсутствием питания, ни отсутствием ответа. Он начинает излагать список неотложных потребностей Вивария, закрыть которые надлежит очередным рейсом транспортника… Карго-культ в чистом виде? Или все-таки ролевая игра, где игроки сознают, что все не всерьез?

Транспортник сюда не приплывет. Понимает ли это Сколопендр? Не знаю… А задавать вопросы и тем более растолковывать истинное положение дел я опасаюсь. Мне не по себе в этом дурдоме, где власть захватили пациенты. На звероферме, попавшей под управление животных. На острове доктора Моро, оставшемся без доктора Моро…

Потому что мы-то с отцом – из «бывших». Отец в меньшей степени, а я был заместителем главврача в дурдоме, когда там правили психиатры, а не психи. И правой рукой доктора Моро тоже был я.

И лучше бы не создавать даже малейшего намека на какой-либо конфликт. Потому что свершившаяся в Виварии рокировка обретет идеальную завершенность, если мы с отцом окажемся в Бутылке, в камерах с решетками и с надежно запираемыми дверями.

Склопендр продолжает свой бубнеж, повторяя одно и то же… Особую пикантность ситуации придает то, что он облачен в униформу Вивария со всеми шевронами и знаками различия. Причем форма подогнана по фигуре, а она у Сколопендра далеко не стандартная (кто из этой компании, интересно, так ловко управляется с иглой?), и на клапане нагрудного кармана красуется нашивка «Мишкунец С. Г.».

Да, Сколопендр теперь зампотыл Вивария… И исполняет обязанности Мишкунца как умеет.

Иду дальше… Из-за дверей лабораторного корпуса доносятся странные звуки, очень напоминающие приглушенные болезненные стоны… Ох… Над кем же они опыты ставят? Друг над другом?

Лучше бы прошагать мимо, но я, не выдержав, заглядываю… Звуки доносятся из биохимической лаборатории. На стенде для испытуемых – Красный мутант. Вернее, если быть точным, – Красная мутантка, первичные и вторичные половые признаки при этой трансмутации сохраняются. Мутантка дергается, пытается освободиться. Вот оно что… Отыскали-таки для себя подопытных.

Частично приборы – небольшие и самые ценные – вывезены. А те, что остались, не работают, вся Новая Голландия обесточена. Но опыт в самом разгаре: «лаборант» в белом халате (фигура у него знакомая, очень характерная) манипулирует выносными датчиками. Другой белохалатник, поглядывая на темный экран дисплея, то стучит по клавиатуре, то делает какие-то пометки в лабораторном журнале.

Но самым сюрреалистичным делом занят третий экспериментатор, мутант по прозвищу Жукер. Он стоит возле большого комплексного химанализатора и довольно удачно имитирует громкое и низкое гудение, издаваемое при работе этим агрегатом. Такие звуки Жукеру удаются хорошо, а вот к человеческой речи он не способен, не имеет необходимых для нее органов.

«Лаборант» поворачивается – ну точно, Мурат-Зайка, такой горб ни под каким халатом не спрячешь… «Тотем» у него – если пользоваться терминами старой теории Ильи Эбенштейна, им же самим объявленной ложной, – электрический угорь. И вдоль позвоночника сконцентрированы специальные клетки, у нас такие тоже есть, только маленькие и слабые, а у него из них целый горб вырос.