Вернулась запыхавшаяся санитарка.

– Мисс Бакли точно не помнит. Она сначала развернула обасвертка, а потом уж открыла коробки. Но ей кажется, что та коробка не с почты.

– Как вы сказали? – в замешательстве переспросил Пуаро.

– Ту коробку, которая была от вас, прислали не по почте. Вовсяком случае, она так думает, хотя и не может сказать наверняка.

– Черт! – воскликнул Пуаро, когда мы вышли из больницы. –Кто-нибудь может хоть что-то сказать наверняка? В детективных романах – сколькоугодно, а вот в жизни, в настоящей жизни, всегда все перепутано. Да что там!Разве я, я сам могу хоть за что-нибудь поручиться? Нет, нет… и тысячу раз нет.

– Лазарус, – проговорил я.

– Да, вот еще сюрприз, не правда ли?

– Вы будете с ним говорить?

– Всенепременно. Мне интересно, как он станет вести себя.Да, кстати, неплохо было бы преувеличить серьезность положения мадемуазель. Ейне повредит, если мы распустим слух, что она на пороге смерти. Вы меня поняли?Мрачное, торжественное лицо… Вот так, восхитительно! Вылитый гробовщик.Превосходно, лучше некуда.

Нам не пришлось долго разыскивать Лазаруса. Он стоял возлеотеля, склонившись над капотом своей машины.

Пуаро сразу же направился к нему.

– Вчера вечером, мсье Лазарус, вы оставили коробку шоколадныхконфет для мадемуазель, – без предисловий начал он.

Лазарус взглянул на него с некоторым удивлением:

– Ну и что же?

– С вашей стороны это весьма любезно.

– Конфеты, собственно, были не от меня, а от Фредди, отмиссис Райс. Она попросила меня их захватить.

– А! Вот как.

– Я ехал на автомобиле, ну и завез, конечно.

– Я понимаю вас.

Наступила довольно продолжительная пауза, после чего Пуарозадал новый вопрос:

– А где сейчас мадам Райс?

– Думаю, что в салоне.

Фредерика пила чай. Когда мы вошли, она с озабоченным видомповернулась к нам и спросила:

– Что это за слухи насчет болезни Ник?

– Весьма загадочная история, мадам. Скажите, вы ей посылаливчера коробку шоколадных конфет?

– Посылала. Ведь она просила меня их купить.

– Она просила вас купить их для нее?

– Ну да.

– Но к ней ведь никого не пускают. Как же вы с нейувиделись?

– Я с ней не виделась. Она мне позвонила.

– О! И что же она вам сказала?

– Спросила, не куплю ли я для нее двухфунтовую коробкуфуллеровских конфет.

– И ее голос звучал… еле слышно?

– Нет… вовсе нет. Довольно громко. Только как-то непривычно.Сперва я ее даже не узнала.

– Пока она не назвала себя?

– Да.

– А вы уверены, мадам, что это действительно была вашаподруга?

Фредерика опешила.

– Я… я… а как же? Кто же это еще мог быть?

– Вопрос существенный, мадам.

– Неужели вы думаете…

– Мадам, вы могли бы поклясться, что это был голос вашейподруги, если, конечно, забыть о том, что она назвала свое имя?

– Нет, – медленно ответила Фредерика. – Нет, не могла бы.Голос был совсем не похож. Я решила, что из-за телефона или, может быть, из-заболезни.

– Если б она не назвала себя, вы бы ее узнали?

– Нет, нет, наверно, не узнала бы. Кто это был, мсье Пуаро?Кто это был?

– Именно это я и стремлюсь узнать.

Его угрюмое лицо, по-видимому, навело ее на тревожные мысли.Она прошептала:

– Ник… разве… что-нибудь случилось?

Пуаро кивнул:

– Она больна, опасно больна. Конфеты были отравлены, мадам.

– Те, что прислала я? Но это невозможно… нет, этоневозможно!

– Не так уж невозможно, коль скоро мадемуазель при смерти.

– Боже мой!

Она закрыла лицо руками, а когда снова подняла голову, яувидел, что она бледна как смерть.

– Не понимаю, – пробормотала она, – ничего не понимаю. Всемогу понять, только не это. Их не могли отравить. Кроме меня и Джима, к нимникто не прикасался. Вы делаете какую-то ужасную ошибку, мсье Пуаро.

– Не я ее делаю, хотя в коробке и лежала карточка с моейфамилией.

Она растерянно уставилась на него.

– Если мадемуазель Ник умрет… – Пуаро не договорил и сделалугрожающий жест рукой.

Она тихо вскрикнула.

Он повернулся к ней спиной и, взяв меня под руку, направилсяв гостиную.

– Ничего, ну ровно ничего не понимаю! – воскликнул он,швыряя на стол шляпу. – Хоть бы какой-нибудь просвет! Я словно малое дитя! Комувыгодна смерть мадемуазель? Мадам Райс. Кто покупает конфеты, не отрицаетэтого, сочиняет небылицы о телефонном звонке, которые не лезут ни в какиеворота? Мадам Райс. Слишком уж просто, слишком глупо. А она не глупа… о нет!

– Да, но тогда…

– Но ведь она кокаинистка, Гастингс. Я убежден, что это так.Здесь не может быть никакого сомнения. А в конфетах оказался кокаин. И чтозначит эта фраза: «Все могу понять, только не это»? Это же надо как-тообъяснить! Ну а лощеный мсье Лазарус – какова его роль? Что ей известно, этоймадам Райс? Она что-то знает. Но мне не удается заставить ее говорить. Она неиз тех, кто может проболтаться с перепугу. И все же она что-то знает, Гастингс.Действительно ли ей кто-то звонил или она это выдумала? И если не выдумала, чейэто был голос? Можете мне поверить, Гастингс. Все это очень темная история…м-да, очень темная.

– Перед рассветом всегда темнеет, – сказал я, чтобы хотькак-нибудь его утешить.

Он покачал головой.

– А та, вторая коробка, которую прислали по почте? Ее ведьтоже нельзя сбросить со счетов, так как мадемуазель не совсем уверена, в какойбыл яд. Вот еще досада!

Он тяжело вздохнул.

Я хотел было что-то сказать, но он перебил меня: