Я обессиленно покачал головой. При температуре тридцатьдевять градусов любое усложнение кажется ненужным и абсурдным.

– Вариант третий, – продолжал Пуаро. – Коробку сотравленными конфетами подсунули вместо доброкачественной, которую купиламадам. В этом случае звонок по телефону – вполне оправданный и остроумный ход.Тогда мадам играет роль – как это говорят у вас? – козла отпущения. Она должнатаскать каштаны из огня. Такой вариант наиболее логичен, но, увы, его труднеевсего привести в исполнение. Нельзя же быть уверенным, что сможешь подменитьконфеты как раз в нужный момент? А что, если дежурный сразу же понесет коробкунаверх? Да здесь есть сто и одна случайность, которая может опрокинуть всепланы. Нет, это было бы бессмысленной затеей.

– Для всех, кроме Лазаруса, – проговорил я.

Пуаро взглянул на меня:

– Вас лихорадит, друг мой. Поднимается температура?

Я кивнул:

– Поразительно, как даже самый незначительный жар обостряетумственную деятельность. Вы сейчас сделали гениальнейшее по своей простотезамечание. Оно так просто, что даже не пришло мне в голову. А любопытная,однако, вырисовывается ситуация. Мсье Лазарус, сердечный друг мадам, изо всехсил старается накинуть ей петлю на шею! При такой ситуации становятсявозможными весьма любопытные вещи. Вот только сложно… очень уж все это сложно.

Я закрыл глаза. Я был доволен, что так отличился, но мне нехотелось думать о сложном. Я хотел спать.

Мне кажется, Пуаро продолжал говорить, но я его уже неслышал. Его голос звучал смутно, убаюкивающе.

В следующий раз я увидел Пуаро уже в конце дня.

– Моя затея обернулась неожиданным барышом для владельцевцветочных магазинов, – заявил Пуаро. – Все заказывают венки. Мсье Крофт, мсьеВайз, капитан Челленджер…

Я почувствовал укол совести.

– Послушайте, Пуаро. Ему надо все рассказать. Бедняга с умасойдет от горя. Так не годится.

– Вы всегда питали к нему слабость, Гастингс.

– Да, он мне нравится. Он очень славный парень. Вы должныпосвятить его в тайну.

Пуаро покачал головой:

– Нет, мой друг. Я не делаю исключений.

– Неужели вы хоть на минуту допускаете, что он замешан в этуисторию?

– Я не делаю исключений.

– Подумайте, как он страдает.

– Наоборот, я лучше буду думать о радостном сюрпризе,который я ему готовлю. Считать возлюбленную мертвой и обнаружить, что она жива!Неповторимое, потрясающее ощущение.

– Вы упрямый старый черт. Не выдаст он вашего секрета.

– Как знать.

– Он человек чести. Я в этом убежден.

– В таком случае ему еще труднее соблюсти тайну. Соблюдениетайны – искусство, требующее многократной и виртуозной лжи, и большихартистических способностей, и умения наслаждаться этой комедией от всей души.Сумеет он лицемерить, ваш капитан Челленджер? Если он таков, как вы говорите,безусловно нет.

– Так вы ему не расскажете?

– Я категорически отказываюсь рисковать ради сантиментов.Игра идет не на жизнь, а на смерть, мой друг. К тому же страдания закаляютхарактер. Во всяком случае, так говорили многие ваши знаменитые проповедники и,если не ошибаюсь, даже один епископ.

Я больше не пытался его уговаривать. Было ясно, что егорешение непреклонно.

– К обеду я не стану переодеваться, – бормотал он. – Я ведьраздавленный горем старик. Такова моя роль, понимаете? От моей самоуверенностине осталось и следа. Я сломлен. Я потерпел неудачу. Я почти не притронусь кобеду – все останется на тарелке. Вот как мне это представляется. А в своейкомнате я съем несколько бриошей и шоколадных эклеров – если они заслуживаюттакого названия, – которые я предусмотрительно купил в кондитерской. А вы?

– Пожалуй, надо принять еще хинину, – сказал я грустно.

– Увы, мой бедный Гастингс. Однако мужайтесь, к утру всепройдет.

– Охотно верю. Эти приступы обычно продолжаются не большесуток.

Я не слыхал, как он вернулся. Должно быть, я уснул.

Проснувшись, я увидел, что он сидит за столом и пишет. Передним лежал какой-то смятый и расправленный листок бумаги. Я узнал в нем тотсамый список от А до К, который Пуаро когда-то составил, а потом смял иотшвырнул.

Он кивнул мне в ответ на мой невысказанный вопрос:

– Да, это тот самый, мой друг, я его восстановил. Теперь яштудирую его под другим углом зрения. Я составляю перечень вопросов, касающихсялиц, которые стоят в моем списке. Вопросы самые разные, часто совсем несвязанные с преступлением. Я просто перечисляю факты, неизвестные илинепонятные мне, и пытаюсь объяснить их.

– И много вы успели?

– Я кончил. Хотите послушать? У вас достанет сил?

– Конечно. Я чувствую себя гораздо лучше.

– Вот и хорошо. Прекрасно, я прочитаю вам свои записи. Несомневаюсь, кое-что в них покажется вам ребячеством.

Он откашлялся.

– А. Эллен. – Почему она осталась в доме и не пошла смотретьфейерверк? Судя по словам мадемуазель и высказанному ею удивлению, этотпоступок явно необычен. Что, по ее мнению, должно было или могло произойти? Невпустила ли она кого-нибудь (например, К) в дом? Правда ли то, что онарассказывала о тайнике? Если в доме действительно есть нечто подобное, топочему она не может вспомнить где? (Мадемуазель, кажется, убеждена в обратном,а ведь мадемуазель обязательно должна была бы знать.) Если Эллен солгала, тозачем? Читала ли она любовные письма Майкла Сетона или ее удивление, когда онаузнала о помолвке, было искренним?

Б. Ее муж. – Так ли он глуп, как кажется? Посвящен ли он вто, что известно его жене? (Если ей вообще что-нибудь известно.) Вполне ли онвменяем?

В. Ребенок. – Является ли его интерес к кровопролитиюестественным инстинктом, присущим детям этого возраста и развития, или же этотинтерес патологичен? Если это патология, не унаследована ли она от одного изродителей? Стрелял ли он когда-нибудь из игрушечного револьвера?

Г. Кто такой мистер Крофт? – Откуда он приехал?Действительно ли он послал по почте завещание? Какую цель он мог преследовать,оставив завещание у себя?

Д. То же, что и предыдущее. – Кто такие мистер и миссисКрофт? Скрываются ли они по какой-либо причине, и если да, то по какой? Имеютли они какое-нибудь отношение к семейству Бакли?