Подведем итоги наших размышлений. Как подчеркивают участники споров об антропоцене, в настоящее время понятие природы представляет собой проблему, и не только нельзя вытеснить его из сферы гуманитарных наук, но и невозможно продолжать видеть в природе немое, инертное поле нашей деятельности. Сегодня трудно свести природу к «природным ресурсам», которые привыкли видеть в ней рынок и технонаука и которые можно бесконечно эксплуатировать, не терпя никаких убытков. Отсюда можно сделать вывод, что в эпоху планетарного кризиса природа выдвигает решительные требования и диктует свои нормы, ежечасно указывая нам на свою важную и активную роль.

Такие явления, как «коварная» проблема климатических изменений и необратимое закисление Мирового океана, бросают вызов нашим прежним способам мышления и нашему пониманию истории. На это в 2009 году указал историк и исследователь постколониализма Дипеш Чакрабарти в тексте «Климат истории. Четыре тезиса» (The Climate of History: Four Theses)[379]. По его словам, полноценные публичные дискуссии, участники которых анализировали проблему климатических изменений, начались только в 1980‐е годы — на тот момент в ходе дискуссий обсуждали явление глобализации. После 2000 года такие проблемы, как засухи в Австралии, пожары, таяние льдов в Гималаях и в полярных областях, закисление океанских вод и вымирание видов, стало уже невозможно игнорировать в публичном дискурсе[380]. Как это влияет на осмысление нами истории?

Прежде всего дестабилизация климата, обусловленная человеческой деятельностью, означает, что естественная история и история человека составляют единое целое — геоисторию[381]. Раньше темп географических или экологических изменений считался слишком медленным, чтобы выступать главным фактором в историографических толкованиях. Такого мнения придерживались, в частности, Джамбаттиста Вико, Бенедетто Кроче, Робин Джордж Коллингвуд — все они настаивали на необходимости разделять естественную историю и историю человеческую. Лишь в рамках сформировавшейся в ХХ веке истории экологии, подхода, например, уже упомянутого мною Кросби, человек стал рассматриваться как биологический субъект, воздействующий на другие виды и окружающую среду. Однако типичное для антропоцена представление о человеке как важной геологической и экологической силе — нечто большее, нежели понятие биологического субъекта. Изменять химический состав атмосферы не то же самое, что перевозить отдельные виды флоры и фауны с одного континента на другой.

Климатическая катастрофа, угрожающая привычному для нас социально-политическому порядку, ставит под вопрос сами предпосылки дальнейшего пребывания человека на Земле, указывая на конечность проекта под названием «человечество». Она, как полагает Чакрабарти, навсегда изменит прежнее понимание времени[382]. Угроза климатической катастрофы наводит на мысль, что история приобрела постчеловеческий, постцивилизационный характер. Понимание истории в эпоху антропоцена не может опираться на принцип коротких дистанций. Мы должны научиться думать о времени с позиций предупредительных и сдерживающих мер. В этом плане временная перспектива «инвестиционного горизонта», который в экономических моделях охватывает, как правило, не более тридцати лет, явно не годится для размышлений о будущем. Поэтому в споре об антропоцене решается нечто гораздо более важное — мы пытаемся нащупать сами границы осмысления истории.

Как подчеркивает Чакрабарти, в эпоху антропоцена мы должны думать одновременно о явлениях глобального и планетарного масштаба, об истории, опирающейся на документальные свидетельства, и о временах, предшествовавших истории в таком понимании, о критике капитала и о том, какой тип мышления присущ человеку как виду. Геологическая гипотеза об антропоцене требует от историков сопоставить мировую историю капитала с историей человека как вида[383]. Это непростая задача. Чакрабарти считает, что проблема климатических изменений, скорее всего, обострит напряжение, связанное с неравномерным распределением ресурсов и власти на планете. Демографический рост в будущем с наибольшей вероятностью произойдет среди населения больших городов в бедных странах. Какое направление примут политика и конфликты на планете трущоб и климатических аномалий? Человечество не едино, а распалось на множество миров, разделенных на богатых и бедных.

Слово «антропоцен» — не только название новой геологической эпохи, но и метафора климатического и экологического кризиса в масштабах планеты. Чакрабарти не в состоянии понять, как могут экомодернисты говорить о благом антропоцене[384]. О благом кризисе, который вселяет надежду? Исследователь убежден: составление периодизации — действие, направленное на установление нормы. Поэтому предложение ввести в геологию понятие антропоцена имеет аксиологическое значение. Я соглашусь с Чакрабарти — указанным потенциалом не следует пренебрегать.

Дипеш Чакрабарти задается тем же вопросом, что и Андреас Мальм и Альф Хорнборг: антропоцен — следствие действий homo sapiens или скорее результат деятельности экономической элиты в развитых странах? Именно капиталистическая система в эпоху индустриализации стимулировала использование большого количества энергии, источником которой служит ископаемое топливо. И все же, по мнению Чакрабарти, кризис антропоцена не сводится к реалиям капитализма, а касается чего-то более важного — цикла жизни на планете[385]. Уравнивает нас то, что в ловушку антропоцена попали все, вне зависимости от исторической ответственности, которую одни народы возлагают на другие. Вот почему герменевтика подозрений, характерная для постколониального и постимперского подхода, — не самая подходящая отправная точка для размышлений о недугах антропоцена. Не время подчеркивать, сколь многое нас разделяет. Даже богатым и привилегированным не удастся избежать последствий дестабилизации климата. Как бы ни был велик человеческий потенциал и какой бы свободы мы ни достигли, мы не можем себе позволить, утверждает Чакрабарти, нарушения планетарных условий, критических условий, от которых зависит существование жизни на Земле.