Карик с кряхтением присел на еще не разобранный ящик с вещами и принялся расшнуровывать ботинки.

Начинается. Почему так? Каждый взрослый считает своим долгом завести разговор о школе. Да как ты учишься? А что вам задают? Почему в дневнике двойка? Хотя нет, насчет последнего — это вопрос родителей. Который не подразумевает внятного ответа, кроме как повесить голову и шмыгать носом. Нет, а что можно ответить? Будто он сам себе двойку влепил.

— Федор, — позвал дядька, — твой ведь всего на год моей Олеськи старше, правильно?

— Так точно, товарищ майор госбезопасности, — ответил отец, выглядывая из кухни с полотенцем на плече. — Но балбес еще тот. Вот думаю его на лето в наш лагерь «Дзержинец» отправить, сразу на три смены. И от города далеко, и воздух свежий, и солнце, и речка.

— Папа! — взмолился Карик. — Не хочу я ни в какой лагерь!

— Ну, извини, брат, — нахмурился отец, — тобой заниматься я тоже не могу. Сам понимаешь, Николай, — новое место службы, надо налаживать работу, ходить на дежурства, а тут — его кормить, думать постоянно — кому поручить, да чем занять.

— Ты его со мной отправь, — предложил дядя Коля, когда они сели за стол, где их поджидали сковорода с жареной яичницей, соленые огурцы и помидоры, и целая тарелка яблок, от которых пахло так, что у Карика рот наполнился слюной. Он нехотя ковырялся в давно осточертевшей яичнице и смотрел на краснобокие плоды, которые в Ленинграде пробовал только по большим праздникам, когда отец приносил домой паек.

— Давай, грызи, — дядя Коля хлопнул Карика по плечу и пододвинул к нему тарелку. — Дары Братска. Вот поедешь со мной, каждый день такие с дерева будешь срывать! Это юг, а не ваш Грумант.

— Не хочу вешать на тебя такую обузу, — сказал отец. Они чокнулись стаканами и выпили, захрустели огурцами. — Я с одним зашиваюсь, а тут на тебе двое будут.

— Олеська у меня самостоятельная, хозяйственная, — улыбнулся Николай. — Вся в мать-покойницу пошла. И стирает, и готовит, и шьет. Каждое утро подворотничок у меня проверяет, представляешь? Нет, говорит, папа, с таким подворотничком ты на работу не пойдешь, сейчас я тебе его быстренько перешью. А я ей — мы сегодня целый день в тайге будем, там подворотничок через минуту черным станет от гнуса. Но куда там! Отпарывает, перешивает. Хозяйка!

Перспектива провести лето с двоюродной сестрой-чистюлей не обрадовала Карика, но побывать в настоящей тайге, увидеть новый город, и чего уж там — до отвала наесться яблок! Всяко лучше лагеря, где придется ложиться и вставать под звук горна, ходить строем и дергать сорняки на колхозных полях.

Утром у подъезда ждала машина — сверкающая, изрыгающая клубы плотного белого пара. Карик даже пожалел, что приходится выезжать в такую рань, когда все спят и никто не видит, как он забирается по лесенке в просторную кабину, усаживается у окна и прижимается носом к стеклу, чтобы ничего не пропустить в поездке на вокзал.

— Все взяли, товарищ майор? — спросил водитель.

— Голова на плечах, а значит, можно ехать, — сказал дядя Коля и подмигнул Карику.

Автомобиль тронулся с места, пыхтя и взревая, как голодный ящер, докатил до надолбов, окружавших высотку, попетлял до дороги, где пришлось остановиться, пропуская грузовик такого размера, что их машина казалась крошечной по сравнению с десятиколесным великаном.

Затем они помчались по широченному проспекту Горького. Рядом двигались автобусы, катили троллейбусы, касаясь длинными усами проводов. Внутри сидели редкие пассажиры, читали газеты, книги, смотрели в окно, и Карику хотелось крикнуть им:

— Смотрите! Я еду в Братск!

Интересно, что сказали бы ребята, если б увидели его сейчас? Кириллка, оставшийся в далеком Ленинграде, где даже не наступило лето, и сковавший каналы лед только-только начал подтаивать, соседка-отличница Ирка, из-за которой Карик все же получил синяк под глаз, но почти и думать об этом забыл, и даже второгодник Иванов, который, на что очень надеялся Карик, опять провалит переэкзаменовку и превратится в третьегодника Иванова?

— Подъезжаем к Садовому кольцу, — сказал водитель, — гляди, малец, такого ты, наверное, еще не видел.

Карик хотел сказать, что видел всю Москву с высоты, когда летели с отцом на воздухолете, и он прекрасно помнил окружавшее город широкое кольцо с отходящими лучами, но тут машина въехала на эстакаду, которая полого уходила в небо, и Карик так и замер с открытым ртом. Смотреть с высоты — одно, а видеть вблизи — другое.

Сначала ему показалось, будто они взлетели над городом, оставляя внизу дома, проспекты, парки, но, на самом деле, эстакада поднималась столь круто, что машина взревела, в двигателе зашипело, заклекотало, ход замедлился, и она теперь ползла медленно-медленно. Рядом двигался автобус с надписью «Садовое кольцо — Домодедово», и Карик видел, как к стеклу прижался похожий на него мальчишка — такой же светловолосый, бледнокожий, прижался так сильно, аж нос расплющился, превратившись в потешный пятачок. Их взгляды встретились, и незнакомый мальчишка помахал рукой. Карик хотел махнуть в ответ, но машина вновь набрала скорость и оставила далеко позади вереницу рейсовых автобусов, взбиравшихся на верхний ярус кольца.

…Приключения на вокзале не прошли даром[1]. Отец теперь крепко держал его за руку до самого поезда, самолично завел в вагон и указал на полку:

— Ложись и не двигайся.

— Я хочу на верхнюю, — выдавил Карик, чувствуя себя виноватым и не в праве, что-то просить у отца.

— Ты оттуда свалишься и разобьешь нос.

— Не свалюсь, не разобью, — канючил Карик. — Ну, папа, ну, разреши…

— Пускай там пока лежит, — сказал дядя Коля, входя в купе.

— Николай, ты не понимаешь… — начал отец.

В конце концов, дядя Коля сказал, что все прекрасно понимает, у самого такая савраска без узды, и, вообще, надо из Карика растить настоящего мужчину, а не кисейную барышню, и лишняя шишка на лбу только воспитывает характер. А отец сказал, что он уже сомневается во всей этой затее и подумывает немедленно снять Карика с поезда за все его проделки, которые, при попустительстве Николая, в Братске тысячекратно усилятся, и он опасается за безопасность строительства ГЭС.

Вагон тем временем наполнялся людьми, и, чтобы не мешать им располагаться, дядя Коля и отец вышли наружу. А Карик принялся разглядывать новых соседей. Ровесников среди них не нашлось, и это слегка расстроило — не с кем поболтать, поиграть, а с другой стороны — еще неизвестно, кто мог занять рядом местечко, может, хулиган какой или, того хуже, отличница. А может быть, ябеда. Или дразнилка. В общем, морока со сверстниками. Гораздо лучше, когда вокруг взрослые. Все к тебе с вниманием, угощают. Хотя и расспрашивают в основном о школе: как учишься? много ли пятерок? Но ведь и разговоры между взрослыми не в пример интереснее. А если они едут в Братск, на великую стройку, то Карик услышит много любопытного.