– Он хотя бы деньги вернёт?

– Нет. Мне плевать.

Яна отвернулась и вошла в коридор. Дверь, впрочем, закрывать не стала, позволяя Диме войти следом.

Повесила куртку и, носком одного кроссовка поддев другой, оба сбросила на пол.

Дима сам привычным движением закрыл дверь.

– Яна, ну хоть что-нибудь скажи.

– Проходи, – буркнула Яна и вошла в гостиную. Она остановилась в метре от окна, снова глядя, как кружится снег за стеклом.

Дима разулся, осторожно устроил цветы в комнате, а затем, сняв и повесив куртку, тоже вошёл. Достал из корзины коробочку туалетной воды, подошёл к Яне со спины.

– Я выбирал сам, – тихо сказал он, кончиком пальцев тронув Яну за плечо.

Яна не сдержала любопытства и бросила короткий взгляд на духи – марка была недорогой, и сама она такими бы пользоваться не стала.

Яна взяла в руки духи и снова отвернулась к окну.

– Дима, ты знаешь, кто для меня Яр?

Дима пожал плечами.

– Могу предположить.

– Нет, не можешь. Он для меня – всё. Им пронизана вся моя жизнь. И даже когда его нет рядом – я думаю только о нём.

Дима не отвечал.

Яна прикрыла глаза и со свистом втянула носом воздух.

– Его посадили сегодня. Ты знал?

Дима покачал головой. Потом осторожно положил руку Яне на плечо и, заметив, что та не сопротивляется, притянул девушку к себе.

– Он даже… – произнесла Яна тихо, всё так же не открывая глаз. – Даже не рассказал мне ничего. Даже… Даже не пришёл ко мне, когда я в больнице лежала… Чёрт!

Яна вывернулась из рук Димы и уткнулась лбом в стекло.

– Он приходил, – сказал Дима и, сделав шаг вперёд, так же прислонился к окну. – Просто не хотел, чтобы ты знала.

Яна зажмурилась. Хотелось орать, выть, крушить и ломать.

– Почему?!

Дима пожал плечами.

– Не знаю. Я не понимаю его.

Яна рвано вздохнула и покачала головой.

– Он испортил всё… Всё, до чего только смог дотянуться. Он уничтожил мою жизнь. Уничтожил меня. Мой клуб. Мой брак. Даже то, что могло быть между мной и тобой – уничтожил он.

Дима молчал.

– Не знаю… – Яна отвернулась, медленно сползла по стене и, усевшись на пол, опустила подбородок на сложенные руки.

– Он больше не сможет тронуть тебя. Так?

Яна вскинула голову, посмотрев на Диму как на незнакомца, как на сумасшедшего, который не понимает, что несёт.

– Уходи, – сказала она тихо.

– Яна, я…

– Я поняла. Спасибо. Просто уйди. Я хочу побыть одна.

Яна дождалась, пока за Димой закроется дверь, но так и не встала.

«Я ненавижу его», – крутилось в голове и тут же сам собой возникал вопрос: – «Если я ненавижу его, откуда такая боль?»

Она так и сидела, не зная, сколько времени прошло – час или, может, два, – пока в кармане не зазвонил телефон. Яна откинула крышку и сказала:

– Алло.

– Есть кое-что, – голос Тука напряжённо звенел. – Или, вернее, нет ничего. Показания как отец Жидорёвой давал генеральный директор фирмы «Елисей». Но больше про эту девочку невозможно найти ничего. Зато владелец фирмы…

– Я знаю, кому она принадлежит, – Яна резко встала и сжала здоровый кулак. – Какое же он дерьмо…

Яна поехала к отцу на следующий день – по тому же адресу, что и жила когда-то сама.

Плана у неё не было никакого – только пистолет, упрямая злость и по-прежнему не проходившее желание врезать кому-нибудь.

Она и сама не ожидала, что вид улицы, на которой она провела детство, произведёт на неё такой эффект. Она не была здесь почти десять лет – с тех пор, как отец отправил её в Англию, приезжала всего пару раз. И Яна не могла бы сказать, что скучала – с ней произошло слишком много всего, чтобы у неё было время думать о своём старом дворе и о доме в четыре этажа, где вряд ли уже помнили её.

Сейчас Яна смотрела на окна, тонувшие в полумраке зелёного двора, и думала о том, почему всё произошло именно так? Или, вернее, когда всё началось?

Когда ей было четыре, отец носил её на плече, как, наверное, все отцы носят детей.

Когда ей было шесть, Георгий Журавлёв провожал её в школу – тогда ещё самую обычную, потому что депутатом отец стал позднее.

Когда Яне было десять, отец всё ещё любил её – в этом она была уверена на все сто.

И только потом… Может быть, в то проклятое лето, когда она, сама не зная того, напрочь изменила всю свою жизнь, а может быть – позже.

Яна закрыла глаза и поняла вдруг абсолютно ясно – да, именно тогда. В том году отец уже не водил её в школу и не спрашивал после работы, как прошёл день.

Что-то пролегло между ними, невидимая, но отчётливо ощутимая тьма разделила её мир пополам.

Яна пыталась представить, что было бы с ней, не будь того лета – и не смогла.

Отец любил бы её? Может быть, да.

А Яр?

Яна зажмурилась от внезапного понимания: может быть, тоже да. Без боли, без ненависти, без унижений – если бы только тогда Яна не захотела с ним поиграть.

Яна качнула головой, отгоняя подступившее к горлу чувство вины.

«Поиграть?» – спросила она сама себя и сама же ответила: «Это никогда не было игрой».

Она снова сосредоточилась на собственной злости и шагнула к подъезду.

Отец был там. Дома. Один. Будто ждал её – хотя Яна была уверена, что мысли его сейчас могут быть о ком угодно, только не о ней.

Она молча опустила фото на стол перед ним и попыталась заглянуть в глаза – сверху вниз, потому что отец не стал вставать, чтобы встретить её.

Георгий Журавлёв молча разглядывал фото несколько секунд, а затем произнес:

– Ты мне всегда нравилась тут.

Яна скрипнула зубами, потому что тот так и не посмотрел на неё.

– Такая хорошая девочка… Я даже думал, ты окончишь колледж и…

– Не ври, – отрезала Яна и вытащила фото из-под носа отца, чтоб тот больше не мог не смотреть на него, не нести чушь. – Тогда ты уже ненавидел меня. Тогда ты уже отправил меня туда, откуда я не смогла бы тебя доставать.

Георгий Журавлёв наконец откинулся в кресле и посмотрел на неё.

– И что? Хочешь сказать, я был не прав?

Яна покачала головой.

– Теперь, когда ты смешала мою фамилию с дерьмом?

Яна стиснула зубы. Тут ей было нечего сказать. А Георгий встал и процедил уже совсем другим голосом, ярость в котором если и сдерживал, то с трудом: