Мы замолчали. Наверное, каждый думал о своем.Я о Глебе, а Танька о своем муже. Интересно, почему умирает любовь? Может быть,от усталости, а может, от того, что у сердца тоже есть пределы. Когда насбросают, мы пытаемся найти тысячу объяснений этому. Нас бросили потому, чторазлюбили. Нужно уметь смотреть правде в глаза. Только здесь, на зоне, я понялаэто.

– О чем думаешь? – тихо спросилаТанька.

– О Глебе.

– А кто это?

– Это тот человек, из-за которого вся мояжизнь пошла наперекосяк.

– Это он тебя сюда засадил?

– Да, я хотела его убить.

– Ты его по-прежнему любишь?

– Не знаю. Я не могу свыкнуться с мыслью,что он меня разлюбил.

– У одного священника спросили: «Чтоделать, если вас больше не любят?» «Взять свою душу и уйти», – ответил он.

– Легко сказать, но как это сделать,особенно когда каждую ночь мучают воспоминания? Безнадежность – страшная вещь,я никак не могу привыкнуть к ней.

– Что же в нем было такого особенного,что ты так сильно по нему убиваешься?

– Лимузин длиной в семь с половинойметров, – грустно улыбнулась я.

– Он у тебя что, певец, что ли, какой-то,если на лимузине ездит?

– Нет. Обычный новый русский со своимипричудами.

– Так ты кого больше любила – Глеба илиего лимузин?

– Глеба на лимузине, – ответила я.

– Ладно, Дашка, не переживай. Вот толькоотсюда выкарабкаемся, я тебя на чем угодно прокачу. Позвоним в сервис, гдеможно заказать лимузин, и будем кататься, пока тебе не надоест, по ночнойМоскве.

– Боюсь, что такое удовольствие нам будетпросто не по карману.

– А вот и нет. Я же тебе говорила, чтовращалась в таких кругах, где люди любят пошиковать и пожить в своеудовольствие.

– Что это за круги?

– Мой отец состоит в крупной преступнойгруппировке и занимает в ней довольно высокое положение. Он один из старших.Давай я тебе объясню попонятнее. Вот есть производство. Кто на нем самыйглавный?

– Директор, кто ж еще?

– Так вот, мой отец заместительдиректора, только не производства, усекла?

– Усекла.

– У него есть деньги, власть и надежныесвязи.

– Тогда какого черта ты тут сидишь?

– А меня скоро отсюда вытащат. Просто ясразу наглупила. Не надо было признаваться, что это я убила любовницу своегомужа. Написала, дура, чистосердечное признание с перепугу! Короче, усложнилавсе дело. Еще следак дрянной попался... Папик его после этого на пенсиюотправил.

– Как это?

– Несчастный случай произошел. А дело моепослали на повторное рассмотрение. Скоро я не только выберусь из этого дурдома,но с меня снимут все обвинения. Как только я освобожусь, то сразу наеду напапика, чтобы он вытащил тебя.

– Нет, Танька, меня вытащить невозможно.Мне три года придется отсидеть как миленькой. Богатых родственников у меня нет,похлопотать за меня некому. Мне даже посылки никто не шлет.

– Я же сказала, что вытащу тебя сразу,как только выйду сама. Отпустят тебя досрочно за хорошее поведение илипереведут на условный срок. Папик что-нибудь придумает, не переживай!

– Таня, а как твой муж?

– В смысле?

– Какие между вами отношения с тех пор,как ты убила его любовницу?

– Приезжал два раза. Прощения просил.

– За что?! – выпучила я глаза.

– За то, что завел себе любовницу ипринялся вбухивать наши деньги в ее гардероб. Он же не дурак. Если его из нашейсемьи вышвырнут, он на улице останется. А кому охота из классной кормушкивылетать? Сейчас все зависит от меня. Если я скажу папику, что этот придурокмне больше не нужен, он пнет его так, что моему дорогому муженьку долгопридется зализывать раны. А если папик разозлится, то может его и на тот светотправить!

– А ты что решила?

– Поживем – увидим. Я тут соображать немогу. У нормального человека в колонии мозги атрофируются. Разве в этомскотском бараке можно что-нибудь придумать? По-моему, нет. Ничего, осталосьсовсем немного. Худа без добра не бывает. Попала в это дерьмовое место, затотебя встретила. Я всегда мечтала о такой подруге, как ты. На воле подружки сменя только деньги пытались тянуть, а без денег не стали бы и разговаривать. Япоэтому их всех отшила. Дашка, а ты что, и вправду стриптизершей была?

– Была. А что тут такого?

– Да чудно как-то... Тебе нравилосьобнажаться?

– Мне нравилось танцевать и нравилисьденьги, которые нам платили. Мне нравилось работать с шестом, совершенствоватьпластику. Мне нравилось все, кроме консумации. Ее я всегда ненавидела.

Я замолчала, увидев, что Танька спит. Яулыбнулась и тоже постаралась уснуть, но не смогла. В секции постоянно гориттусклый свет. Я никак не могу к нему привыкнуть. От такого освещения многиепосадили зрение, и я в том числе. Иногда девчонки не выдерживают и завешиваютлампочку газетой. Если в глазок заглядывает дежурный, он тут же открывает дверьи громко кричит: «Снимите!»

Я проснулась от приглушенного стона и, открывглаза, быстро вскочила и закричала от ужаса. Четверо девчонок накинули наТанькину шею полотенце и пытались ее задушить. Даже при тусклом свете быловидно, что Танька начала синеть, изо рта ее шла пена. Не раздумывая, я схватилатабуретку и принялась молотить ею всех без разбора. Девчонки, не выдержавтакого напора, разбежались. Танька лежала без движения.

– Убью, суки! – кричала я, брызгаяслюной. – Замочу, гадины, мне терять нечего!

– Мы хотели эту интеллигенточку замочить,чтобы ей не западло было с нами из одной кружки пить, – сказала рослаядеваха, вытирая кровь.

– Я вас сама быстрее замочу! –прошипела я и бросилась к Таньке.

Девчонки отошли в сторону и стали шептаться.Не обращая на них внимания, я склонилась над подругой. Она была без сознания.

– Танька, ты жива? – потрясла я ееза плечо.

Танька молчала. Я взяла ее за запястье – пульспрощупывался с трудом. Почувствовав, как на лбу выступил холодный пот, я бросиласьк двери и стала стучать изо всех сил.