– Ты уверена?

– Сам подумай: как живется вколонии? – пожала я плечами. – Главное тут – никуда не лезть. Небудешь лезть – силком тебя никто не потянет. Вляпаться можно только пособственной вине. Тут нужно держать ухо востро и никого не бояться. Например,если кто-то уронит вещь, а ты нагнешься, чтобы ее поднять, то после этого нахорошую жизнь не рассчитывай.

– Как это?

– Будешь до посинения за другимиподбирать. Тебе будут кидать, а ты подбирать. Не скажу, что в отряде меняуважают, но, по крайней мере, не достают. Мне для этого пришлось несколько разпройтись табуреткой по головам. Я и сама не знаю, как смогла взять себя в руки,когда сюда попала. Сначала думала, что не выживу, хотела руки на себя наложить,но потом ничего, привыкла. Я здесь повзрослела, а может, постарела. В последнеевремя я замкнулась на себе. Другие заключенные для меня как бы не существуют.

– А какие тут условия?

– Если эта гостиница считается здеськрутой, то представь, как выглядят наши бараки. В бараках очень сыро. Вроде быотопительный сезон давно начался, а у нас до сих пор не топят. На стенахгрибки, плесень. В секциях воняет сыростью. Вода для питья ржавая. Говорят, чтоэту зону построили на болоте. Так что где же ей взяться – нормальной воде? Отржавой воды летят зубы, тело чешется. Девчонки расчесываются до крови, заносятинфекцию, подолгу болеют. Тут все помешаны на сигаретах и чае. Это самое ценноеиз того, что разрешают передавать в посылках. Все чифирят, но я чифирить немогу – тошнит. Да и лицо от чифиря становится землистого цвета. Администрация унас паршивая. Охранники трахают зэчек за пачку дешевого чая, по обоюдномужеланию, естественно. Впрочем, с мужиками проще, они хоть немного нас жалеют ипонимают. А вот бабы-надзирательницы – те вообще сволочи, каких мало. Мы ихназываем «эсэсовки». Они никогда и никого не слушают. Ты умирать будешь на ихглазах – они не почешутся.

Я замолчала и посмотрела на Глеба. Он вздохнули налил мне полную рюмку виски. Я выпила и принялась с аппетитом уплетатькуриную ногу.

Глеб закурил сигарету.

– Я видел, как тут других шмонают, –задумчиво произнес он. – Родителей, родственничков... Это просто кошмар! Сродственниками заключенных обращаются так, будто они сами в чем-то провинились.Раздевают, обыскивают сумки, все переворачивают. Правда, со мной так никто необращался. У моего товарища в этой колонии один дядечка знакомый есть. Он тутюрисконсультом работает. Так вот, ему позвонили и хорошо заплатили, чтобы меняникто не шмонал. Как видишь, получилось неплохо: выделили самый лучший номер,разрешили пронести спиртное, сауну сделают.

– Ты же сюда в командировку приехал...

– Это я соврал, Дашка, – занервничалГлеб. – Мне просто захотелось тебя увидеть. Я нашел следака, который велтвое дело, и у него получил информацию о том, в какой колонии ты сидишь. Всеустроил и приехал. Думал, ты не захочешь меня видеть, но ты молодец, пришла.Почему ты не спрашиваешь, как моя жизнь?

– Не знаю. В последнее время я большедумаю о своей. Жаль, что она проходит мимо меня. Страшно подумать о том, чтовпереди ничего не будет.

– Ты злишься на меня за то, что я тебясюда засадил?

– Нет. Тут все понятно. Я ведь хотелатебя убить. Я знала, что ты меня засадишь.

– Знала?

– Ну конечно! Ведь ты мне еще в машинегрозился, когда я везла тебя, раненного, в больницу.

Я достала папиросу и закурила. Глеб посмотрелна меня округлившимися глазами.

– Даша, брось эту гадость! Разве девушкикурят папиросы?

– Какая я девушка? Вот уже полгода, как яобыкновенная зэчка, баба третьего сорта, отброс общества!

– Даша, прошу тебя, возьми сигарету.Папиросы курят работяги, бомжи, нищие в переходах, но ты?!

Пожав плечами, я затушила папиросу. Затемаккуратно завернула ее в клочок газеты и сунула в карман казенного халата.

– А это зачем?

– А это на следующий раз. Я выкурю этупапиросу там, где это никого не шокирует.

Взяв тоненькую сигарету, я глубоко затянулась.

– Это дамские, с ментолом. Ты их раньшеочень любила.

– Я уже не помню, что было раньше. Теперьмне кажется, что сигаретами накуриться невозможно. Охранники всегда над намииздеваются. Когда посылки приходят, они вскрывают пачки и ломают сигареты.

– Зачем?

– Не знаю. Наверное, им просто хочетсяпокуражиться. Девчонки мучаются, курят поломанные сигареты.

– Тебя хоть кто-нибудь навещает?

– Один раз приезжала сестра на короткоесвидание. Мы разговаривали в кабинках, как на переговорном пункте. Онизастекленные, и связь в них через телефон. Правда, аппараты там стоят такие,что в них практически ничего не слышно. Это сделали специально, чтобызаключенные почувствовали себя настоящими изгоями. Во многих кабинках кричат,стучат, многие плачут... Мы с сестрой давно уже в прохладных отношениях,поэтому свидание не принесло мне радости. Она не пришла даже на суд... Непонимаю, зачем она приехала в колонию? За полгода ни одной посылки, и вдругзаявилась... Посмотреть захотела, в какой обстановке я нахожусь. Тут естьтолько одно приятное место – лазарет, но туда еще нужно умудриться попасть.Некоторые расчесывают тело так сильно, что оно покрывается коростой и начинаетгнить. Другие вводят в руку вазелин. Рука распухает, синеет и ужасно болит. Этотоже прямой путь в больницу.

– У тебя даже глаза другие стали, нетакие, как раньше, – тяжело вздохнул Глеб.

– А какие были раньше?

– Раньше они у тебя были озорные,веселые, с огоньком, а теперь – тусклые, чужие. В них только тоска смертная, ивсе.

– А что ты хочешь? Ведь я и подумать немогла, что меня посадят. Сначала я была в шоке, потом привыкла. Человек ковсему привыкает, даже к таким мерзостям, после которых жить не хочется.Представляешь, когда сюда привозят, в первую очередь делают медицинский осмотр.Раздевают догола, просят раздвинуть ноги и грязным пальцем лезут во влагалище.Будто я скотина какая-то! И все это в присутствии охранника, который слюнямиизошелся, глядя на мое унижение...