— Что за народ испанцы! — сказала я ему. И верно, Ingles,что за гордый народ! Правда? Что за народ!

— Нам надо идти, — сказал Роберт Джордан. Он взглянул насолнце. — Скоро полдень.

— Да, — сказала Пилар. — Сейчас пойдем. Вот только докончупро Пабло. В тот вечер он мне сказал:

— Пилар, сегодня у нас с тобой ничего не будет.

— Ладно, — сказала я. — Очень рада.

— Я думаю, это было бы нехорошо в день, когда убили стольконароду.

— Que va, — ответила я ему. — Подумаешь, какой праведник! Яне зря столько лет жила с матадорами, знаю, какие они бывают после корриды.

— Это верно, Пилар? — спросил он.

— А когда я тебе лгала? — сказала я ему.

— В самом деле, Пилар, я сегодня никуда не гожусь. Ты наменя не в обиде?

— Нет, hombre, — сказала я ему. — Но каждый день ты людей неубивай.

И он спал всю ночь как младенец, пока я его не разбудила нарассвете, а я так и не могла уснуть и в конце концов поднялась и села у окна,откуда видна была площадь в лунном свете, та самая, где днем стояли шеренги, идеревья на краю площади, блестевшие в лунном свете, и черные тени, которые отних падали, и скамейки, тоже облитые лунным светом, и поблескивавшие осколкибутылок, а дальше обрыв, откуда всех сбросили, и за ним пустота. Кругом былотихо, только в фонтане плескалась вода, и я сидела и думала: как же скверно мыначинаем.

Окно было раскрыто, и со стороны Фонды мне вдруг послышалсяженский плач. Я вышла на балкон, босыми ногами ступая по железу; фасады домоввокруг площади были освещены луной, а плач доносился с балкона дона Гильермо.Это его жена стояла там на коленях и плакала.

Тогда я вернулась в комнату и снова села у окна, и мне нехотелось ни о чем думать, потому что это был самый плохой день в моей жизни,если не считать еще одного дня.

— А когда был этот другой день? — спросила Мария.

— Три дня спустя, когда город взяли фашисты.

— Про это не говори, — сказала Мария. — Я не хочу слушать.Довольно. И так слишком много.

— Я ведь говорила, что тебе не надо этого слушать, — сказалаПилар. — Видишь! Я не хотела, чтоб ты слушала. Вот теперь тебе приснятся дурныесны.

— Нет, — сказала Мария. — Но больше я не хочу.

— А мне бы хотелось как-нибудь еще послушать, — сказалРоберт Джордан.

— Ладно, — сказала Пилар. — Но Марии это вредно.

— Я не хочу, — жалобно сказала Мария. — Не надо, Пилар. Нерассказывай при мне, а то я волей-неволей буду слушать.

Губы у нее тряслись, и Роберт Джордан подумал, что онасейчас заплачет.

— Не надо, Пилар, не говори.

— Не бойся, стригунок, — сказала Пилар. — Не бойся. Но тебея расскажу, Ingles, как-нибудь в другой раз.

— Но я хочу всегда быть там, где он, — сказала Мария. — Нет,Пилар, не рассказывай ты этого совсем.

— Я расскажу, когда ты будешь занята.

— Нет. Нет. Не надо. Не будем совсем говорить про это, —попросила Мария.

— Раз уж я рассказала про то, что делали мы, надо и эторассказать, иначе несправедливо, — ответила Пилар. — Но я расскажу так, что тыне услышишь.

— Неужели нельзя говорить о чем-нибудь приятном? — сказалаМария. — Неужели нужно всегда говорить про эти ужасы?

— Вот после обеда, — сказала Пилар, — останетесь вы вдвоем,ты и Ingles. Тогда будете говорить о чем хотите.

— Ну так пускай скорей придет после обеда, — сказала Мария.— Пусть оно прилетит.

— Придет, придет, — сказала ей Пилар. — Прилетит, а потом иулетит, и завтрашний день тоже улетит.

— После обеда, — сказала Мария. — После обеда. Пускай скорейпридет после обеда.

Они спустились с плато в лесистую долину и снова поднялисьпо тропке, которая сначала вилась вдоль ручья, а потом сворачивала и сразукруто забирала в гору, и когда они достигли вершины склона, поросшей все тем жегустым сосняком, навстречу им выступил из-за дерева человек с карабиномнаперевес.

— Стой, — сказал он. И потом: — Hola, Пилар. Кто это стобой?

— Это один Ingles, — сказала Пилар. — Но имя у негохристианское. — Роберто. На какую распохабную высоту надо лезть, чтобы к вамдобраться!

— Salud, camarada, — сказал часовой и протянул руку РобертуДжордану. — Что скажешь хорошего?

— Все хорошо, — ответил Роберт Джордан. — А у тебя?

— Тоже, — сказал часовой.

Он был очень молод; узкоплечий, худой, лицо скуластое, нос сгорбинкой и серые глаза. Шапки на нем не было, и взлохмаченные черные волосыпадали на лоб; в его сильном пожатии чувствовалось дружелюбие, и глаза тожесмотрели дружелюбно.

— Здравствуй, Мария, — сказал он девушке. — Ты не устала?

— Que va, Хоакин, — сказала девушка. — Мы не столько шли,сколько сидели и разговаривали.

— Ты — новый динамитчик? — спросил Хоакин. — Мы уже про тебяслышали.

— Я ночевал у Пабло, — сказал Роберт Джордан. — Да, я новыйдинамитчик.

— Мы рады тебе, — сказал Хоакин. — Что, опять поезд?

— А ты был в том деле? — спросил Роберт Джордан с улыбкой.

— Еще бы, — сказал Хоакин. — Там мы нашли вот эту. — Онлукаво кивнул на Марию. — Ты теперь красивая стала, — сказал он Марии. —Говорили уже тебе, какая ты красивая?

— Спасибо, Хоакин, но все-таки замолчи, — сказала Мария. —Тебя бы вот остричь наголо да посмотреть, какой ты будешь красивый.

— Я тебя нес, — сказал Хоакин девушке. — Я тебя нес наплечах.

— Не ты один, — сказала Пилар своим низким голосом. — Все еенесли. Где старик?

— В лагере.

— А вчера вечером где он был?

— В Сеговии.

— Новости есть?

— Да, — сказал Хоакин. — Есть новости.

— Хорошие или плохие?

— Кажется, плохие.

— Вы самолеты видели?

— Ох, — сказал Хоакин и покачал головой. — Лучше и неговори! Товарищ динамитчик, что это были за самолеты?