Потом этот самый пьянчуга вышел из толпы, уселся посредиплощади и стал пить из бутылки, и тут он увидел дона Анастасио, который все ещележал ничком на каменных плитах, истоптанный множеством ног. Тогда пьяницаподнялся, подошел к дону Анастасио, нагнулся и стал лить из бутылки ему наголову и на одежду, а потом вынул из кармана спички и принялся чиркать одну задругой, решив запалить костер из дона Анастасио. Но сильный ветер задувалспички, и спустя немного пьяница бросил это занятие, качая головой, уселсярядом с доном Анастасио и то прикладывался к бутылке, то наклонялся и хлопал поплечу мертвого дона Анастасио.

А толпа все кричала, требуя, чтобы открыли двери, и человек,стоявший со мной на стуле, изо всех сил дергал прутья решетки и тоже орал уменя над самым ухом, оглушая меня своим ревом и обдавая своим вонючим дыханием.Я перестала смотреть на пьяницу, который пытался поджечь дона Анастасио, иопять заглянула в зал Ayuntamiento; там все было как и раньше. Они по-прежнемумолились, стоя на коленях, в расстегнутых на груди рубашках, одни — опустивголову, другие — подняв ее кверху и устремив глаза на распятие, которое держалв руках священник, а он быстро и отчетливо шептал слова молитвы, глядя поверхих голов, а позади, на столе, сидел Пабло с сигаретой во рту, с дробовиком заспиной и болтал ногами, поигрывая ключом, который он взял со стола.

Потом Пабло опять заговорил со священником, наклонившись кнему со стола, но что он говорил — нельзя было разобрать из-за крика. Священникне отвечал ему и продолжал молиться. Тогда из полукруга молящихся встал одинчеловек, и я поняла, что он решился выйти. Это был дон Хосе Кастро, котороговсе звали дон Пепе, барышник и заядлый фашист; он стоял теперь посреди зала,низенький, аккуратный, даже несмотря на небритые щеки, в пижамной куртке,заправленной в серые полосатые брюки. Он поцеловал распятие, и священникблагословил его, и он оглянулся на Пабло и мотнул головой в сторону двери.

Пабло покачал головой и продолжал курить. Я видела, что донПепе что-то говорит Пабло, но не могла разобрать что. Пабло не ответил, толькоопять покачал головой и кивнул на дверь.

Тут дон Пепе опять посмотрел на дверь, и я поняла: до сихпор он не знал, что она заперта. Пабло показал ему ключ, и он с минуту постоял,глядя на этот ключ, а потом повернулся, отошел и снова стал на колени.Священник оглянулся на Пабло, а Пабло осклабился и показал ему ключ, исвященник словно только тут уразумел, что дверь заперта, и мне показалось было,что он качает головой, но нет, он только опустил голову и снова стал молиться.

Не знаю, как это они не догадывались, что дверь заперта,разве что уж очень были заняты своими мыслями и своими молитвами; но теперь-тоони уже поняли все, и поняли, почему на площади так кричат, и, должно быть, имстало ясно, что там теперь все по-другому. Но они не поднимались с колен имолились, как прежде.

Крик теперь стоял такой, что ничего нельзя было расслышать,а пьянчуга, который забрался на мой стул, обеими руками тряс решетку окна и дохрипоты орал: «Открывай! Открывай!»

Тут Пабло снова заговорил со священником, но священник емуне ответил. Потом я увидела, что Пабло снял свой дробовик с плеча, нагнулся ипотрогал священника прикладом. Священник словно и не заметил этого, и яувидела, что Пабло покачал головой. Потом он что-то сказал через плечоЧетырехпалому, а Четырехпалый что-то сказал остальным караульным, и они всевстали и отошли в дальний угол зала.

Я увидела, как Пабло опять сказал что-то Четырехпалому, итот сдвинул вместе два стола и нагородил на них несколько скамеек. Получиласьбаррикада, отделявшая угол зала, а за баррикадой стояли караульные со своимиружьями. Пабло потянулся вперед и опять тронул священника прикладом дробовика,но священник словно ничего не заметил, и другие тоже не заметили и продолжалимолиться, и только дон Пепе оглянулся и посмотрел на Пабло. Пабло покачалголовой, а потом, увидев, что дон Пепе смотрит на него, кивнул ему и показалключ, высоко подняв его в руке. Дон Пепе понял и, уронив голову на грудь, сталбыстро-быстро шептать молитву.

Пабло соскочил со стола и, обойдя кругом, подошел к высокомукреслу мэра, стоявшему на возвышении во главе длинного стола для заседаний. Онуселся в это кресло и стал свертывать себе сигарету, не спуская глаз сфашистов, которые молились вместе со священником. По его лицу нельзя былопонять, что он думает. Ключ лежал на столе перед ним. Это был большой железныйключ длиною с фут. Потом Пабло что-то крикнул караульным, что — я не могларасслышать, и один караульный пошел к двери. Я увидела, что губы у фашистов,шептавших молитвы, зашевелились быстрей, и догадалась, что они поняли.

Пабло сказал что-то священнику, но священник ему не ответил.Тогда Пабло потянулся за ключом, взял его и швырнул караульному, стоявшему удверей. Тот поймал ключ на лету, и Пабло одобрительно ухмыльнулся. Потомкараульный вставил ключ в замок, повернул, дернул дверь и спрятался за нее,потому что толпа сразу ворвалась.

Я видела, как они вбежали, но тут пьяный, который стоял сомной на стуле, завопил: «Ай! Ай! Ай! — и, высунувшись вперед, заслонил мне всеокно, а потом принялся кричать: — Бей их! Бей их! Лупи! Колоти!» — и отпихнулменя в сторону, так что мне совсем уж ничего не стало видно.

Я ткнула его локтем в живот и сказала: «Пьяница, это чейстул! Пусти, дай мне посмотреть!»

Но он все тряс решетку, вцепившись в нее обеими руками, ивопил: «Бей их! Лупи! Колоти! Вот так! Бей их! Бей! Cabrones! Cabrones!Cabrones!»

Я ткнула его локтем еще сильней и сказала: «Cabron!Пьянчуга! Пусти посмотреть».

Тут он обеими руками пригнул мою голову, чтобы ему быловиднее, и всей своей тяжестью навалился на меня, а сам все орет: «Бей их! Лупи!Вот так!»