Его страсть еще больше воспламенила Лану.

Лахлан что-то горячо и невнятно шептал, прижимая ее к себе, лаская руками шею, плечи, груди. По ее телу пробежала сладостная дрожь. Она тихо застонала, шепча его имя.

Его пальцы еще сильнее обхватили ее груди, гладя их и нежно сжимая. Лана откинулась чуть назад, обнимая его за шею и гладя его волосы. Как же давно ей этого хотелось!

В его глазах вспыхивал никогда прежде не виданный ею огонь, его ноздри трепетали, он опять, но уже без прежней робости, принялся ее целовать.

Лахлан увлек Лану к стоявшей в беседке скамейке, сел, а ее посадил к себе на колени. Внизу у него что-то торчало, мешая ей сидеть. Пытаясь усесться поудобнее, Лана поерзала, как вдруг он застонал, дернулся и закрыл глаза, словно борясь с невидимым врагом. Лане захотелось еще немного поерзать, но она передумала, решив, что, пожалуй, это будет чересчур. Вместо этого, желая быть как можно ближе, она прижалась к его груди.

Он был весь к ее услугам, словно хотел именно этого – быть ближе…

Они жадно целовались – так, как будто стремились утолить ненасытный голод.

Он опомнился первым и, слегка отклонившись назад, прошептал:

– Лана…

По его голосу было все понятно: он был против продолжения. Не хотел отстраняться, но тем не менее был против.

Ей стало досадно и горько.

Он положил голову ей на плечо и тихо-тихо прошептал:

– Нам нельзя этим заниматься.

– Почему нельзя? – вскинулась не видевшая ничего дурного в их поведении Лана.

Он посмотрел ей в лицо, и по его глазам она поняла, что его терзает совесть и непонятная для нее боль.

– Я дал клятву.

– Какую клятву? – удивилась она.

– Что я наделал? Что же я наделал?! – Он сокрушенно затряс головой. – Как я мог?!

Лана никак не могла взять в толк, почему он так сокрушается и вообще чуть ли не плачет.

– Лахлан…

– Не надо. Ну зачем я целовал тебя?! Зачем?

– А что в этом плохого?

– И ты еще спрашиваешь?! Когда целуешься, то потом хочется большего… большего… понимаешь?

Замечательно! Лана чуть не подпрыгнула от радости и опять принялась за испытанное средство – ерзать, сидя на его коленях.

Но не тут-то было. Он поднял ее и пересадил на место рядом с собой.

– Всему виной мое проклятие. Я не могу, понимаешь? Не могу… – Он в отчаянии схватился за свои волосы. – Мне нельзя иметь детей.

Его слова ударили ее по голове, словно обухом.

– Ты не хочешь иметь детей, Лахлан?

– Напротив, хочу больше всего на свете. Но я же сказал, мне нельзя. Если от меня родится ребенок, то это будет преступление. Ребенок будет обречен на страдания. Он будет проклят так же, как и я.

– Ты не проклят, Лахлан.

Он нахмурился:

– Нет, Лана, проклят. Не утешай меня.

Лана была уверена: он несет чушь. Он сам себя убедил, что проклят, сам посадил себя в тюрьму и ни за что не хотел оттуда выходить. Из-за этого он и страдал.

– Лана, – он нежно погладил ее волосы, – но это еще не все. Я боюсь… очень боюсь…

– Чего ты же боишься?

– Боюсь, что на женщину, которую я… полюблю, тоже ляжет проклятие.

Лана вскочила со скамьи, словно ее ткнули иглой в одно место, и закричала:

– Что за белиберда!

– Не понял? – Он заморгал от удивления.

– Повторяю, белиберда! Полная белиберда. Во-первых, не существует никаких проклятий.

– Как ты можешь так говорить? Все мои предки умерли от…

– Стоп, выслушай меня. Не приходило ли тебе в голову, что они умерли просто потому, что были неловкими или неуклюжими?

– Неуклюжими?

– Хорошо, по своей глупости. Понятно? Просто они вбивали себе в головы, что должны умереть, когда им исполнится тридцать лет, и послушно выполняли задуманное.

– Чепуха.

– Ну да. Тогда проклятие – самое разумное объяснение.

– Послушай, тебе должно быть лучше всех известно, что проклятие существует на самом деле.

– Мне известно лучше всех, что проклятия – это белиберда. – Лана скрестила руки на груди. – Я считаю, что ты просто боишься ответственности.

Ее слова взбесили Лахлана.

– Я не боюсь ответственности, – взвился он.

– Тогда зачем использовать проклятие в качестве предлога для того, чтобы оправдывать любое проявление собственной слабости?

Лахлан весь побагровел:

– Это просто смешно.

Лана внимательно посмотрела на его красное от злости лицо. Ее раздражало его тупое упорство, но тут она спохватилась, поняв, что нельзя действовать столь прямолинейно. Иногда для пользы дела стоит пойти на попятный, что она и сделала, решив сменить тему.

– Как бы там ни было, но… – Она прошептала это очень тихо и печально, в конце нарочно запнувшись.

– Что но? – вскинулся он.

– Но ты не хочешь меня целовать. – Она с обиженным видом выпятила нижнюю губу. Это был очень ловкий ход. Его внимание опять переключилось на ее губы.

– Боже, Лана, что ты говоришь!

– Все хорошо, Лахлан. – Она похлопала его по руке и умышленно вздохнула, притворяясь обиженной. – И так ясно, я не такая красивая, как Ханна.

– Ты прекрасна.

– Кроме того, я не так умна, как другие девушки. Ничего не поделаешь, на мне тоже лежит… проклятие. – Опять вздох. – Понятно, почему ты не хочешь меня целовать.

– Очень хочу.

Чуть отклонившись назад, она похлопала его по плечу:

– Я же сказала, все понятно, так что не надо притворяться.

– Я не притворяюсь, Лана. Черт возьми…

Она не спеша направилась к выходу, но нарочно остановилась чуть поодаль, прислонившись к столбу, делая вид, что любуется садом. Она знала, что он обязательно подойдет к ней, чтобы утешить. Так оно и случилось.

– Лана, прекраснее, лучше тебя нет никого на свете.

– Звучит очень романтично.

Лахлан обнял ее за плечи и развернул лицом к себе. Не давая ей больше сказать ни слова, он приник к ее губам, на деле доказывая искренность своих чувств к ней.

Неизвестно, сколько прошло времени, прежде чем закончился поцелуй. А когда Лахлан оторвался от ее губ, чтобы перевести дыхание, к теме проклятий они не вернулись. Некогда им было об этом говорить.

Пора прекратить это безумие, думал Лахлан, идя к себе. Пора прекратить целоваться с Ланой Даунрей, ни к чему хорошему это не приведет. Начать с того, что, когда он находился рядом с ней, его брюки начинали кое-где жать, что было во всех отношениях неудобно.