– А-а, так речь идет о моих намерениях!

Интересно, о каких? Впрочем, ему было понятно, к чему ведет Дугал.

– Да, о намерении восстановить замок, – с явным раздражением уточнил Дугал, хотя им обоим все было ясно и без этих слов.

– Замок разваливается, и пусть себе разваливается.

Дугал изменился в лице:

– Но огораживания… дадут денег…

Переживания кузена были близки и понятны Лахлану. Столько лет он сам жил идеей восстановить замок Кейтнесс, как это велел сделать призрак отца. Но теперь кое-что изменилось.

Нет, не кое-что, а все.

– Дугал, зачем мне собственными руками разрушать графство Кейтнесс? Зачем ради одного замка губить все графство? Когда стоишь перед вечностью, многое теряет прежний смысл и значение, но что бы мне ни грозило там, за порогом смерти, я не стану проводить огораживания.

Лахлан резко развернулся и направился к дверям. Ему почему-то стало невыносимо противно находиться рядом с Дугалом, казалось, еще немного – и он не сдержится. Но при выходе он оперся рукой о дверную притолоку и обернулся:

– Вот что, Дугал…

– Да…

– Больше не следи за мной.

Лана печально вздохнула. За окном стояла чудесная, бархатная ночь, спать ей совсем не хотелось. В ее голове вертелись одни и те же мысли. О нем, о Лахлане.

Сегодняшний ужин походил не на обычный, а на праздничный. Весь Лохланнах ликовал и веселился; герцог переменил свое решение – огораживания отменяются!

Радовались все, и взрослые, и дети, за исключением одного лишь удивительно мрачного Дугала, но ничего другого от него Лана и не ждала.

За праздничным ужином Лахлан кое-что поведал о себе – о том, как он жил и учился в Итоне и Кембридже, где отпрыски знатных английских семей относились к нему как к чужаку и отверженному. Хотя он пытался представить все в комичном виде, но по его глазам она поняла, как тяжело ему тогда было и что нанесенные ему обиды до сих пор не изгладились из его памяти.

Но потом, когда он заговорил о лошадях, которых он любил без памяти, его лицо осветилось, глаза засверкали, он разулыбался и повеселел. Выбор темы оказался крайне удачным, все сидевшие за столом с живостью ее подхватили. Даже неразговорчивый Даннет с жаром принялся обсуждать особенности и правила разведения лошадей. Они так увлеклись, между ними оказалось столько общего, что они оба невольно пришли к одной и той же мысли – скрестить их табуны с целью вывести новую породу, которая должна произвести фурор на главнейшем лошадином аукционе «Таттерсоллз».

Планы заняться разведением лошадей увлекли их обоих еще и потому, что это могло заменить разведение овец и наряду с другими предложенными Даннетом нововведениями принести немалую выгоду хозяйству графства Кейтнесс.

Лана не лезла в беседу мужчин, старалась пореже смотреть на Лахлана и вообще держалась скромно, как и полагалось девушке. Но когда, не выдержав, она украдкой смотрела на него, она сразу вспоминала их поцелуи, его нежность, его дрожащий, полный желания голос… и в эти мгновения ей безумно хотелось продолжения.

Боже, какой ей достался мужчина! Красивый, высокий, мужественный, пылкий, смелый – масса достоинств, и к тому не лишенный здравомыслия, рассудительности и благородства. Изменить свою точку зрения, пожертвовать своей сиюминутной выгодой ради общего блага – это был поступок. Лана понимала, как нелегко далось ему такое решение. Он поступил справедливо, а ощущение собственной правоты лишь укрепило его решимость. Его великодушие делало его в ее глазах еще привлекательнее. Никогда она не встречала человека более благородного и более прекрасного. Лана чувствовала, что больше никогда в жизни не встретит никого лучше, чем Лахлан.

Хотя и в этой бочке меда имелась своя ложка дегтя. Иногда он просто выводил ее из себя.

Когда их романтическая встреча в саду была в самом разгаре, когда она то возбуждалась, то таяла, млея от его ласк, когда она была готова отдать ему все, о чем бы он ни попросил, – хотя ее не надо было даже просить, она и так была на все согласна, – он вдруг пошел на попятный. Начал плести какую-то чушь о проклятии, о данной им клятве, о том, что им вообще не стоит больше целоваться.

Молол какую-то чепуху!

О, с каким удовольствием она продолжала бы целоваться, если бы он вдруг не прервал их поцелуй!

О стекло бился прилетевший на свет яркой лампы мотылек. Ограниченный собственными представлениями об окружавшем мире, он неминуемо погиб бы, долетев до горевшей ламы. Лана задула огонь.

Как же они похожи – ее Лахлан и глупый мотылек, бьющийся о стекло, чтобы добраться до света, ошибочно принимающий лампу за солнце!

Лахлан, совершено непонятно почему считавший, что он проклят и поэтому должен умереть, вел себя примерно так же, как мотылек. Лана совершенно не верила в существование проклятий, зато знала, насколько сильны в людях глупые предрассудки, которые, подобно фамильным драгоценностям, передаются из поколения в поколение, превращаясь в обязательно сбывающиеся пророчества.

Она не сомневалась, что если Лахлан будет продолжать в том же духе, он накличет на себя беду и погибнет в роковые, как он считал, тридцать лет. Ей было обидно и смешно видеть, как сильный и умный мужчина сам себя обрекает на гибель, реализуя якобы установленное проклятием правило.

Нет, она не позволит ему совершить такую глупость! Он стал ей слишком дорог. Она сделает все от нее зависящее, чтобы его спасти, она разрушит темницу, которую он сам воздвиг и в которой сам себя запер.

Лана не знала, как лучше всего взяться за дело. Иногда Лахлан бывал слишком упрям и глух к любым разумным доводам. Тем не менее он все-таки сумел изменить свое мнение насчет огораживаний, что вселяло надежду. Добившись успеха в одном деле, Лана полагала, и не без оснований, что добьется его и в другом.

Она была полна решимости вырвать Лахлана из когтей страшного проклятия. Убедить его в бессилии этого проклятия, выставить проклятие в самом смешном и нелепом свете. Вот тогда она, несомненно, победит.

Конечно, ею управляли не столько добрые намерения, сколько огонь вспыхнувшей страсти.

Она не могла без него жить. Теперь она не представляла свой мир без Лахлана. Без его поцелуев, ласковых рук, горячего шепота мир вокруг нее превращался в пустыню.

В это мгновение Лана твердо решила: будь что будет, но она обязательно его соблазнит. Она добьется его любви во что бы то ни стало. Ей плевать на осмотрительность, плевать на последствия.

И плевать на его проклятие.

Лахлан не стал пить приготовленный Дугалом пунш. После сегодняшнего празднества, после созерцания такого количества радостных лиц, после всеобщего веселья Дугал одним своим мрачным видом наводил тоску и скуку. Спать Лахлану тоже совсем не хотелось. Не желая портить себе настроение, он вышел из своих комнат, оставив Дугала предаваться меланхолии в одиночестве.