к сестроубийству – выдохнул и позволил себе взять небольшой отдых, со спокойной душой смежив свинцовые веки.

Затянувшееся возвращение домой. Часть вторая: нападение лисьего адмирала и единственная выжившая.

Сон выдался не из приятных. Возможно, виной тому был вихрь заново пережитых кошмарных воспоминаний, перемежаемый не менее ужасающими обстоятельствами действительности, загнавшей Клауса в условия, при которых ему вынуждено пришлось выбирать между жизнью родной сестры и собственной, и осознание того, с какой лёгкостью был сделан этот выбор колючим укором вонзалось в сердце. Но вероятнее всего причиной послужила танцующая в ранах лисья скверна, причиняющая поистине адские мучения, причём не только физические. Она была наполнена остаточными образами переживаний Ульрики, среди которых не было ничего, кроме бесконечной агонии сгорающей в демоническом пламени души, что так отчаянно кричала и молила о спасении, но никого, кто смог бы помочь, рядом не было, только необъятная глазом, пугающая тьма да холодный взгляд лисицы, затаившейся в ней в ожидании её неминуемой гибели. Иногда во тьме проскакивали обрывки замутнённых, плохо различимых видений прошлого, больше походящих на сказочный театр теней, каждая из которых имела собственный цветастый окрас причудливо сплетённых воедино, но не перемешавшихся, различных оттенков, изменявшихся на протяжении всего представления. Оно, к слову, вещало о той самой битве, столь сильно изувечившей полигон и прилегающие к нему территории, однако полной картины о произошедшем не давало. Вот две тени приблизительно схожего окраса синхронно взмахивают могучими мечами, чтобы рассечь ослепительно блистающую тень перед ними, а вот над одной из них уже нависает другая, что ещё секунду назад воспринималась союзной, и вероломно наносит смертельный удар в область груди, после чего всё вновь утопает в душераздирающей агонии, и хочется побыстрее открыть глаза и выбраться из плена этих чудовищных иллюзий.

– Ты очнулся! – дрожащим от волнения голосом воскликнула Ульрика и опрометью заключила поднявшегося на локтях Клауса в самые крепкие объятия, из которых он невольно заключил, что дрожит не только голос. – Прости! Прости! Прости!..

Она сорвалась в плач. Крепко прижимаясь лбом к ключице мечника, сестра отчаянно вымаливала прощения, но стекавшие на грудь горячие слёзы превращали все её слова в поток бессвязного бормотания. Клаус с какой-то неясной нехотью приобнял скорбно вздымающиеся плечи девушки и, пребывая в смешанных чувствах, холодно пригладил их. Не то чтобы он был совсем ей не рад – Ульрика, наверное, единственная после матери, кого великан почти смог полюбить среди остальной семьи, но у них было слишком мало времени для этого. Да и это «почти» также не способствовало радости от воссоединения с родной сестрой, разлука с которой составляла почти десяток лет. И дело даже не в недавнем нападении, которое могло бы окончиться весьма плачевно, в точности повторив трагедию прошлого и нанеся новые незаживающие сердечные раны. Дело было в тех самых фантомах, что застигли его при высадке на остров и, словно пропитавшись отравой витающей в воздухе скверны, живо припомнили все самые тяжкие детские обиды, часть из которых была неукоснительно связана с Ульрикой.

До смерти матери Ульрика была жестоким, озлобленным ребёнком и во всём слушалась старшего брата, который, собственно, и воспитал в ней данные качества, день за днём науськивая на Клауса. Энрики возненавидел младшего братика с самого его рождения за то, что тот своим появлением на свет высосал из любимой мамочки все силы как какая-то паршивая пиявка и, словно бы этого было недостаточно, лишил возможности ходить. Эти порочные мысли он, будто яд, вливал в невинную детскую голову доверчивой, излишне любознательной девочки и в конце концов добился своего – обрел в лице сестры надёжного союзника, вместе с которым планомерно превращал жизнь ни в чём не повинного мальчика в ад. Тычки, пинки, побои, насмешки – лишь малая часть из того, что ему приходилось терпеть чуть ли не каждодневно. И помощи ждать было неоткуда. Клаус никогда не жаловался матери и, прежде чем навестить, всегда дожидался, пока все видимые следы издевательств отмоются, зашьются и бесследно заживут, потому что не хотел расстраивать её, искренне верующую в ту иллюзию крепких семейных уз, которую разыгрывали перед ней старшие дети, собираясь вместе за одним столом. Ну а что до отца… Он был слеп и глуп, закрывал на всё глаза и вообще считал это своего рода соперничеством, которое поможет всем стать ещё на шаг ближе к становлению могущественными демонслеерами. Единственной душевной отмашкой долгое время служил случайно обнаруженный грот, но рано или поздно всему настаёт конец. И здесь также не обошлось без неё.

Как только погоняемая буйными в предчувствии надвигающегося шторма волнами лодка с завёрнутым в простыню из текучей чёрной ткани телом матери унеслась в темнеющую даль, Ульрику словно подменили. Отец не смог простить себя за содеянное и надолго замкнулся в траурной скорлупе, не замечая ничего вокруг, а старший брат пылал диким желанием наказать младшего мечом за то, что он не смог уберечь маму от погибели. Энрики не знал, что она была убита рукой отца, а тот либо посчитал ненужным, сообщать об этом, либо просто не нашёл в себе сил признаться, предпочитая сохранять молчание. В таких условиях жить стало не просто невыносимо – смертельно опасно. И если бы не внезапное заступничество Ульрики тело мальчика наверняка качалась бы где-нибудь невдалеке от своей родительницы. Подобное подвигло Клауса сбежать из дома, и последующие три года он жил отшельником в своём гроте, тренируясь и вынашивая идею убраться с этого ненавистного острова. На помощь с первой частью пришла всё та же Ульрика, которая разыскивая брата по счастливой случайности набрела на него тренирующимся вблизи отвесной скалы. Она пообещала сохранить всё в тайне и после навещала его, принося еду время от времени и предпринимая нелепые, неумелые попытки сблизиться. Первоначально лишённые всяческой логики они настораживали и даже пугали, но неизменно неагрессивное поведение и чрезмерная настойчивость обратили настороженность в раздражённость, а позже и вовсе в неприкрытую обозлённость. Это вкупе с пережитым облеклось в крайней степени грубости, которые однажды дошедший до точки кипения мальчик высказал сестре. Высказал и испугался ответной вспышки гнева, но неожиданно для себя услышал её горький плач, в котором разобрал искреннее раскаяние и отчаянное нежелание вновь потерять кого-то из близких. Это глубоко шокировало юного демонслеера, никак не ожидавшего увидеть сестру такой… человечной, и стена между ними начала уверенно падать. Но так и не сумела упасть окончательно из-за возросшей беспечности девушки, однажды случайно приведшей к убежищу старшего брата, так и не отступившегося от своего страшного