молодцов. Как в мультике каком-нибудь. Точно, мы наверное, все оказались в мультике. А значит, можно делать всё что угодно. В мультиках всегда не страшно. Если они не японские…

— Тихо… тихо… — мягко говорит чувак с поднятыми руками. — Смотри… Своя жизнь дороже, правда?

Он подходит к завалившемуся на стул Четвертному, разжимает пальцы и аккуратно вынимает из его руки «ТТ». Все наши пушки и гаубицы в этот момент направлены на него, и только Санин ствол смотрит на его напарника, неподвижно стоящего на своём месте в углу около окна.

Вынув пистолет, чувак двигается очень медленно и плавно. Он поворачивается, держа оружие буквально двумя пальцами, а потом привычно обхватывает рукоятку, делая знак левой рукой, что мол всё путём ребята, сейчас всё будет. Алле-гоп, буквально.

— Погоди-погоди, — начинаю я, — какой план?

Но он не отвечает, предпочитая показать, какой у него план, осуществив этот самый план. Он просто вытягивает руку и стреляет. Не в мою сторону, нет, он стреляет практически в противоположном направлении — в Марочника. Тот и моргнуть не успевает, как его мозги оказываются вылетевшими в виде очередного фейерверка.

Твою дивизию!

Вот такие мультики. Вот такие сказочки. Вот такие чудеса. Ева вздрагивает, когда на её лицо попадают густые красные капли. Оно становится серо-зелёным, и я начинаю опасаться, как бы она тут не оставила своих биологических следов и не хлопнулась в красную жижу…

— Теперь, — говорит гэбист в звонкой тишине, воцаряющейся после выстрела и нарушаемой лишь тиканьем часов, — мы связаны взаимными свидетельствами и становимся незаинтересованными в даче показаний друг против друга, верно?

Ну, это как посмотреть… Вернее, это как повернуть.

Я молчу, и все тоже молчат, и только старинные настольные часы беспристрастно ведут свой счёт.

Тик-так, тик-так…

Тик-так, тик-так…

— Остаётся, — говорит он, — один свидетель. Вернее два. Один из них одновременно является и свидетелем, и фигурантом. С ним я надеюсь договориться.

Ева быстро и часто кивает головой. Смотри-ка, шок шоком, а мозги работают, не хотят превращаться в фейерверк и красную шутиху. Вот так, госпожа финансовый консультант, вляпалась ты по самое не балуйся…

— Когда вы меня отпустите, я сразу уеду, — шепчет она, прерывающимся голосом.

Да-да, и никогда больше не вернусь, хочет она сказать. Да только вся их операция летит в тартарары и я сомневаюсь, что её так легко выпустят из клетки…

— Подтащите, пожалуйста, — просит гэбист моих парней, указывая на громилу, получившего прикладом по лбу.

Тот начинает шевелиться, приходя в себя, но пока сопротивление оказать не может. Я делаю знак и парни его подтаскивают. Гэбист вкладывает пистолет в руку Четвертного, а Саня — в руку этого братка.

Четвертной стреляет в своего бандоса, а бандос — ещё раз в Четвертного. Вот такая печальная история. Что-то, видать, не поделили двенадцать разбойников и Кудияр атаман, вот и перестреляли друг друга…

— М-м-м… — начинает хитрый сотрудник КГБ. — Ева, когда по просьбе Марочника мы приехали сюда, то увидели три мёртвых тела, да?

— Да-да… — кивает она. — Абсолютно мёртвых…

— И пустой сейф, — говорю я. — Вообще-то мне нужны мои деньги, но если их здесь не окажется, смерть этого филателиста будет бесполезной и даже преждевременной, поскольку сумму он мне задолжал довольно крупную, и деньги нужны как можно скорее… И мне нужно было с ним поговорить по душам…

— А что, надо было ждать, пока этот урод выстрелит в тебя? — хмыкает скорый на расправу кагэбэшник.

— Вообще-то, Марочник, как мне кажется, стрелять не собирался, — резонно возражаю я. — И будет крайне неприятно, если я не смогу получить свои деньги.

— Ну, иди, проверяй. Сейф он при нас ещё открыл.

Я подхожу… Твою же дивизию! Добра здесь хватает. Ё-моё… Сорри, братцы, баксы все мои. Я все их беру себе. Шесть пачек сотенных. Просто распихиваю пачки по карманам. Помимо долларов тут оказываются и рубли и ювелирные изделия с крупными бриллиантами.

— Их брать никому не советую, — говорю я. — Отслеживаются на раз-два. Так что если вашей целью, были именно они, лучше оставить всё, как есть…

Они кивают и забирают всё подчистую. Если оставить сейф пустым, это обязательно наведёт расследователей на мысль об ограблении. Поэтому я беру со стола учётные книги и засовываю в несгораемый шкаф. А ещё оставляю три пачки красненьких.

А вот остальные тринадцать тысяч рубликов отдаю Сане, чтобы он разделил их между парнями, создавая дополнительные невидимые путы, переводящие всех участников в разряд соучастников. Я впрочем от доли отказываюсь, вполне удовлетворяясь валютой, а вот гэбэшники берут. И Цвет берёт, не поморщившись. И больше, чем остальные.

Мы выходим, садимся по машинам и немедленно, разъезжаемся. Ну вот, уже и до разбоя в целях самозащиты дошли. Блин, Еву жалко, думаю, для неё эти приключения — то ещё испытание. Хотя, если судить по тому, с каким хладнокровием она осматривала брюлики…

Мы приезжаем к Дому композиторов. Цвет уезжает в катран, а я поднимаюсь к себе домой. Саня и Сеня идут со мной. Звоню напористо и настойчиво.

— Кто там? — раздаётся испуганный голос Мартика.

— Егор, — отвечаю я.

— Что случилось? — спрашивает он, не открывая дверь.

— А вам ещё есть, что терять?

Он на несколько мгновений зависает, а потом раздаётся звук открываемого замка.

— Что стряслось? — шепчет перепуганный Мартик.

Я перешагиваю через порог и вхожу в прихожую, заставляя его отступить. Саня с Сеней остаются снаружи.

— Стряслось? — переспрашиваю я. — Да уж, стряслось кое-что. Но не дрожите вы так, бояться нечего, для вас стряслось что-то очень хорошее. Ваши денежки нашлись, представляете?

Но он выглядит напряжённо, отказываясь верить в своё невероятное счастье и разглаживая на животе полосатую пижаму. Мы проходим в гостиную. Появляются Роза и Руфь, тоже перепуганные, растрёпанные, только что с постели, в ночных сорочках. Захватывающее зрелище.

— Итак, — говорю я, — сколько вы честным трудом накопили? Напомните, пожалуйста, уважаемый Март Вольфович. Только предупреждаю, не поступайте, как сегодняшний обокраденный Шпак…

— А что, ещё кого-то обокрали? — не врубается Мартик.

— Ага, куртка замшевая, две… — усмехаюсь я.

Руфочка прыскает в ладошку.

— Ах, в этом смысле… Нет, у меня же всё записано. Вот…

Он достаёт из пижамного кармана сложенный вчетверо тетрадный листок:

— Двадцать три тысячи семьсот пятьдесят долларов… Мне чужого не надо.

— Ну и ладно, — соглашаюсь я. — Мне вашего тоже не нужно. Считайте.

Я достаю две пачки.

— Выглядят так, будто здесь двадцать, — киваю я.

Мартик заворожённо смотрит на чудо материализации американских денег из моего кармана.

— И вот ещё… — я достаю третью пачку.

— Нет-нет, — торопливо начинает он махать на меня руками и одновременно мотать головой, отчего становится похожим на пошедшую вразнос марионетку из Образцовского театра. — Это вам, это вам, это вам! Это вам… Я должен отблагодарить. Как вам удалось⁈ Я даже поверить не могу. За труды, за труды, за труды!

— Ну, что же, — улыбаюсь я. — Благодарю вас за вашу благодарность. Но, предвидя трудности, которые предстоит преодолеть вашему семейству в земле необетованной и англоязычной, я от вашего вознаграждения отказываюсь в пользу… в пользу Руфочки. И добавляю от широты своей души ещё шесть тысяч двести пятьдесят баксов. Держите. Потратьте на свою красавицу.

— Что вы говорите, что вы говорите… — рассеянно басит Мартик, быстро забирая из моих рук пачку. — Что вы такое говорите, Егор…

Руфочка смотрит совершенно влюблённо, а матушка её только глазами хлопает. Должно быть в силу композиторской привычки, она сразу переводит мои слова в музыку высших сфер.

— Так что там с пропиской, Март Вольфович? Идём сегодня?

— Да-да-да! — с энтузиазмом подтверждает он. — Обязательно, обязательно. Можно я вас обниму?

Он подходит ко мне и крепко прижимает к себе. Роста он не высокого, поэтому голова его оказывается на моём плече. Он затихает и внезапно начинает содрогаться от рыданий. Неожиданно… И что с ним делать…

Тётя Роза продолжает хлопать длинными ресницами, а Руфь расплывается в улыбке. Наконец, всласть наревевшись, отец семейства выпускает меня из плена и, качая головой, вытирает щёки толстыми пальцами.

— Всё-таки вы еврей, Егор и не отпирайтесь. Если понадобится вызов, обязательно дайте мне знать. Я вам сразу напишу, как только мы устроимся.

— И я напишу, — обещает Руфочка.

Трогательно как.

— Март Вольфович, — понижаю я голос. — А как вы повезёте своё богатство? Нельзя же, насколько мне известно… Впрочем, не отвечайте. Простите, не говорите. Ваши секреты пусть остаются с вами.

— Егор, теперь у меня нет от вас