– Женщина, давай спать.

Она сказала с вызовом:

– Ты не ответил!

– А твои вопросы никогда не кончаются, – сказал онмирно. – Если бы хоть один оказался хоть в чем-то интересным…

– Ты хочешь сказать, я дура?

– Зато красивая, – утешил он.

– Мужчина, – сказала она с презрением. – Очем ты еще можешь думать?

Он усмехнулся и устремил взгляд на просторный двор, наудаленный лес, на небо, где звезды позванивают тихо-тихо, почти неслышно, асруб колодца во дворе напоминает горлышко гигантской бутыли с вином, закопаннойв древности великанами.

Она перевела взгляд на его широкую грудь, амулеты на шнуркедержатся смирно, мелкие и неказистые, стараются не привлекать к себе внимания.

– Ты их и на ночь не снимаешь?

Он покачал головой.

– Не мешают.

– Мне бы помешали, – сказала она с вызовом.

Он подумал, кивнул.

– Уже надумала? Хорошо, подумаю. Может быть, и сниму.

Она ощутила, как к лицу прилила жаркая кровь, этот гад таксумел перевернуть ее слова, что можно подумать, можно представить… ах тымерзавец, да я тебя и близко не подпущу к своей постели, размечтался, вот ужеглазки блудливые поблескивают знакомыми огоньками…

Олег молча наблюдал, как крохотный месяц, словно котенок,медленно полез на дерево, по которому совсем недавно прыгала белка. Барвинокчто-то пыхтит и бурчит про себя, но ведет себя смирно, тени длинных густыхресниц на щеках лежат загадочные, глубокие, что-то скрывающие от всех и от негов особенности…

Он поднялся, медленно поднялся на крыльцо, Барвинок все также задумчиво смотрит в темную даль, где слышится тоскливый крик какой-то ночнойптицы, наклонился к ней и сказал над ухом страшным голосом:

– Гав!!!

Она от неожиданности съехала спиной по ступенькам, больнозадевая хребтом, перевернулась на живот и отбежала на четвереньках, толькотогда вскочила, бледная и трепещущая. Лицо ее было искажено ужасом.

– Ч-ч-ч-что-о… – пролепетала она, лязгаязубами, – что… это… было?

– Это я, – честно ответил Олег. Пояснил: – Гавкнулу тебя над ухом.

– З-з-з-з-зач-ч-чем?

Он развел руками.

– Ну, ты же твердила, что я чересчур серьезный… Чтосовсем не понимаю юмора… Вот я и…

Она отшатнулась, глаза полезли на лоб.

– Так это был… юмор?

– Ну да, – ответил Олег довольно. –Понравилось?

– Т-т-т-ты… ты… ты…

– Ага, – согласился Олег, – я. Я рад, что тыдовольна, как… сытый лось.

Не слушая, она очень быстро побежала в кусты, ломая их, всамом деле как озверевший лось. На том месте, где она сидела, осталасьнебольшая, скромная такая лужица. Олег пожал плечами, вот теперь ей не такскучно, углубился в мысли.

Барвинок вернулась злая, надутая, села на другом конце и,нахохлившись, долго смотрела в темноту, где время от времени пролетают светлячки,стрекочут кузнечики.

Чувствовалось, что собирается сказать что-то злое и ехидное,уесть, но волхв медленно заговорил, речь потекла густо, неспешно, пахучая игустая, как патока, и ее сердце перестало трепыхаться в великом возмущении,успокоилось, она ощутила, как в самом деле начинает проникаться красотой ивеличием ночи…

И тут он сказал деловито:

– Вообще-то спать пора. Думаю, постель нам приготовилидавно. Ты ляжешь к стенке или с краю?

Она прошипела, как разъяренная кошка:

– Вот так сразу? Ты с ума сошел?

– А что я сказал? – удивился он. – Невинныйвопрос…

– Оскорбительный, – прошипела она тише, вспомнив,что в ночной тиши все слышно очень далеко. – И не подумаю!

– Это как? Ляжешь посередке?

Она сказала злым шепотом:

– Кровать для двоих слишком узка, не находишь?

Он просветлел лицом, сказал обрадованно:

– Так ты не собираешься лезть ко мне? Фу, от душиотлегло… Тогда лягу на полу, если ты не очень против, хорошо?

– Очень даже не против, – прошипела оназло. – Еще как не против! Ишь, размечтался.

Он поднялся и распахнул перед нею дверь, унизив этим жестомеще больше, словно безрукая какая, лось противный, все делает, чтобы обидеть,ну да ладно, она еще покажет…

В комнате слабо горит одна свеча, волхв молча сбросилволчовку, она задержала дыхание, не в состоянии оторвать взгляд отперекатывающихся под гладкой кожей мышц. Ни капли жира в сухом теле, номускулов столько, и все объемные, рельефные, выпуклые, что худым назвать волхваникто не сможет.

Он лег на пол у самой двери, закинул ладони за голову иустремил взгляд в потолок.

– Хороших тебе снов.

– И тебе, – отрезала она, – хор-р-роших! Свойхваленый обет целомудрия, надеюсь, держишь крепко?

– Пока держу, – сообщил он.

– И давно?

Он подумал, сообщил:

– Давно. Я его дал, как только тебя увидел.

Она ахнула.

– Да, для мужчины это вечность! Но почему я… Почему?

– Женщины с такими глазами приносят беды, –объяснил он тяжеловесно. – А я человек пугливый. Стараюсь избегатьпотрясений.

– Трус!

Он подумал, кивнул:

– Ага.

– Что «ага»? Согласен, что трус?

Он развел руками.

– А что делать, если в самом деле трус? Всегда избегаюдрак и вообще любых неприятностей.

Она сказала ядовито:

– Ну да, ну да! А те мертвяки из подземного колодца,разбойники на мосту?

Он пояснил со вздохом:

– Но что делать, кто-то же должен? И ни на кого несложить, хотя и хотелось бы.

Она процедила со злости к такой неслыханной гордыне:

– Все, я уже сплю.

Он молча дунул на свечу. В комнате стало темным-темно. Онаукрылась одеялом до подбородка и долго прислушивалась, когда же он встанет ипойдет к ней. А пойдет обязательно: либо придумает, что хотел во двор, да вот втемноте заблудился, либо накинется молча, но ее странный спутник дышит тихо имерно, наконец она ощутила, что веки отяжелели, душа отделяется от тела иначинает летать над цветущим лугом…

Проснулась свеженькая, как выспавшаяся в уютном гнездышкемолодая птичка, повернулась на странный звук льющейся воды. Олег, обнаженный допояса, умывается над деревянной бадьей. Она сразу поняла, что стараетсядвигаться тихо, чтобы ее не разбудить, даже наклоняется к самой воде, дабы неслишком хлюпала, из-за чего его мускулатура вырисовывается во всей мужскойкрасе.