Замфиру захотелось проснуться, но он решил перестать врать самому себе. Василе колотило от холода, в воздухе стоял запах гари, саднили изрезанные ступни. Самые яркие его кошмары не были настолько реальными. Он зачерпнул мыла и поднёс пальцы к глазам, его безупречная белизна была испорчена грязью. Как и его жизнь. Замфир хотел, чтобы его жизнь была чистой, но Маковей влез в неё в своих обляпанных грязью и лошадиным навозом сапогах.

Из дома вышел Сырбу с двустволкой в руках. Тяжело дыша, он боком начал спускаться по лестнице. Замфир пожалел, что не взял с собой револьвер. Он явственно ощутил деревянные щёчки “Сен-Этьена” в ладони, его тяжесть и кудлатую голову шувано, насаженную на мушку. Он спустил бы курок, не задумываясь и жал бы, пока не опустеет барабан. У его ненависти было имя: Маковей Сырбу, кишинёвский шувано. Грязный малограмотный лошадник, испачкавший и уничтоживший его жизнь.

Маковей остановился посреди двора. Он шарил глазами по небу, но аэроплана видно не было.

— В дом идите! — крикнул он на всякий случай.

Дети не сдвинулись с места. Семафор за их спинами накренился, но не упал, стрелка была цела, рельсы не повреждены. Маковей испытал облегчение. Принимать ремонтную бригаду в день свадьбы ему не хотелось.

Замфир обнял Виорику и прижался к ней. Спину овевал холодный ветер, но спереди ему было жарко.

— Всё кончилось, — сказал он, стирая грязь с её лица.

— Я не слышу, — сквозь слёзы пожаловалась Виорика.

— Это пройдёт.

— Ты замёрзнешь, Василикэ.

— У вас, господин сублейтенант, в привычку вошло по двору телешом разгуливать? — услышал он ехидный голос Маковея.

Замфир задрал голову, чтоб не кричать в лицо Виорике и ответил:

— Катись к чёрту, Сырбу!

Вирика не слышала ничего, кроме ровного гула, будто приложила к ушам две больших раковины. По движению губ она поняла, что сказал Василе и, хихикнув, сконфуженно уткнулась ему в шею.

Усилившийся ветер снёс звук авиационного мотора. Германский бомбардировщик зашёл с подветренной стороны, и Замфир поздно заметил приближающийся аэроплан. Увидел его и Сырбу.

— В дом! — заревел он, обречённо понимая, что уже слишком поздно: его дочь стояла слишком близко к стрелке, в которую целил германец.

Маковей упал на колено, не обращая внимания на боль, и передёрнул затвор. Он до боли вжал приклад в плечо и изготовился ждать.

Аэроплан был так близок, что Замфир видел серебристые круги вращающихся винтов, голову лётчика в шлеме, высунувшегося из гондолы, серебристое тело бомбы на тросиках — пули-переростка, почти такой же, какую он всадил в ногу Маковея. Ну почему не в сердце?

Василе понял, что очень устал. Его жизнь, как мыло, впиталась в землю и тянула за собой. Грязь, которая покрывала его тело, была подготовкой. Скоро она окружит его полностью, ляжет сверху полутораметровым слоем. Он будет лежать и смотреть в темноту, пока его глаза не превратятся в два тухлых перепелиных яичка, но ему будет всё равно, потому что он умер. Так, кажется, думал сербский художник с волчьим именем?

Летнаб сделал поправку на ветер, хоть на такой высоте он почти не влиял. Ему не хотелось промазать в третий раз. Почти в самом центре будущего взрыва обнимались мужчина и женщина.

“Тупые цыгане!” — буркнул под нос летнаб и отпустил тросы.

Глава 21

Замфир знал, что сейчас будет с его невестой. Когда бомба упадёт, осколки вобьются в её спину и сломают позвоночник. Он касался её только в полудрёме перед сном, проводил пальцами по ложбинке между лопатками, представлял, есть ли у неё родинки — должны быть, он видел одну за левым ухом, одну у ложбинки под шеей. Он бы целовал их все по очереди, но теперь всё это останется в мечтах. И эту мечту у него забрали сербский террорист и несколько коронованных забияк. Завтра они должны были танцевать: он во фраке с длинными фалдами, она — в белом ворохе кружев, положив изящную руку с обручальным кольцом ему на плечо.

“Порепетируем?” — подумал он.

Из-под притворной весёлости воплем рвался выжигающий душу ужас. “Я трус, я не смогу!” — кричал себе Василе, но делал свои простые движения: на два такта полный разворот, как в свадебном танце, которого не будет. Непонимающий взгляд Виорики, ужас в её глазах, когда она увидела аэроплан, недоумение, когда от сильного толчка она навзничь упала на землю. Он стоял над ней, как победитель над жертвой, широко расставив худые ноги в перепачканных кальсонах. Василе улыбался ей, и улыбка на чумазом лице казалась свирепым оскалом. Никогда он не был так красив, никогда Виорика не любила его сильнее, чем в этот миг. За спиной от аэроплана отделилась бомба и полетела вниз. Виорика в панике уткнулась в землю, закрыла руками голову. Замфир ждал, когда в его голую спину ударят куски раскалённого железа и думал, как долго он будет чувствовать боль. Оказалось, недолго.

Волна горячего воздуха бросила его вперёд, с ней в тело впились обломки раскалённого металла. Первый крупный осколок милосердно перерубил позвоночник. Боль взорвалась и пропала бесследно. Виорика полетела к нему, рывками, пока запоздалые осколки рвали нечувствительное тело. Замфир упал. Последним, что он видел перед тем, как погас свет, была родинка за левым ухом.

Маковей больше не следил за дочерью. Всё, что он мог сделать — сделал. Доковылять до них он не успел бы. Когда жизнь загоняла в угол, Маковей прятался, выходил Маку Сечераторул. Тот не испытывал жалости и не чувствовал боли. Аэроплан приближался. Из гондолы высунулся лётчик. Маку взял его на мушку, но было ещё слишком далеко. Раздался взрыв. Глаза застила пелена. Маковей с звериным рыком тряхнул головой и выпустил воздух.

Аэроплан проплыл перед ним медленно, будто киномеханик устал крутить ручку проектора. Маку выбрал свободный ход курка, взял упреждение на ветер и скорость аэроплана. Германец гордо стоял на носу гондолы перед опущенным пулемётом. Когда его туловище на волосок приблизилось к черте прицела, Маку выстрелил. Цель исчезла. Очнулся механик, завертел рукоятку. Аэроплан унёсся к немецким позициям. На открытой площадке перед носовой турелью в луже крови лежал летнаб. Пуля кишинёвского бандита Маку Сечераторула пробила ему сердце.

Маковей положил бесполезную винтовку. Он отомстил и узнал, что у мести нет ни вкуса, ни запаха, она пуста и бесплодна. В этом выстреле не было смысла, Маковей сделал его сам. Сечераторул не помог. Упершись кулаком в землю, он неуклюже встал, отряхнул штанину от пыли. На крыльцо