Огонь в печке разгорелся. Архипов снял теплый сюртук, повесил на гвоздь около двери и посмотрел на Машу:

— А вы пока не раздевайтесь… — он вдруг смутился, решив, что его слова могут неправильно понять, и торопливо добавил: — Печка греет хорошо, но стены не держат тепла. Быстро выстужаются, если не топить постоянно. А как мне топить постоянно? Я просил хозяйку топить хоть немного, но она отказывается, говорит, мол, смысла нет уголь переводить. Садитесь за стол, я посмотрю, что у меня есть из провизии.

Он подошел к шкафу, который служил у него и буфетом. На верхней полке лежал бумажный сверток с сыром и полкраюхи черного хлеба. Тут же стоял стеклянный графин с водой. Архипов достал с полки и покрутил в руках сыр, вынул из шкафа хлеб, положил перед Машей на стол. Достал из кармана перочинный нож.

— Не помню, когда покупал, — пояснил он. — Обычно я ем в городе. Это так — остатки роскоши. Завтра… вернее, уже сегодня, — он посмотрел на окно, — я схожу в лавку, куплю что-нибудь получше. Вы хотите есть?

— Нет, — с легкой улыбкой ответила Маша. — Не хочу. Нет.

Она действительно не хотела есть. Она просто наслаждалась теплом, которое шло от печки, и думала, что это — самая лучшая комната в мире, потому что здесь, с этим человеком она чувствовала себя совершенно в безопасности.

Маша встала, сняла пальто, и повесила его поверх шинели Захара Борисовича, который теперь чувствовал себя растерянным. Хоть он и предложил Маше пожить у него, здесь, в комнате вдруг понял, что совершенно не представляет, как себя вести, как развлечь девушку, о чем с ней говорить. Вдруг он заметил, что Маша зевнула, деликатно прикрыв рот тыльной стороной ладони.

— Вы, наверное, хотите спать? — спросил он.

— Нет-нет, — ответила Маша. — Я прекрасно выспалась в кресле.

Но тут же зевнула еще раз.

— Я сейчас постелю вам, — сказал Захар Борисович. — Вы ляжете на кровать.

— А вы? — спросила Маша. — Где будете спать вы?

Архипов растерянно осмотрелся вокруг:

— Я лягу на полу, прямо на шинель. А вашим пальто укроюсь. Прекрасно размещусь, как на бивуаке! А завтра придумаю что-нибудь еще…

— Погодите! — сказала Маша, взяла его за руку и повела в кровати. — Садитесь здесь.

Архипов собрался протестовать, но Маша прикрыла ему губы ладонью, и Захар Борисович умолк, не в силах прервать это блаженное мгновение.

— Сидите так, — сказала Маша. — И ничего не говорите. Не делайте ничего. Вы все потом поймете. Прошу вас!

Она нагнулась, взялась руками за подол юбки, и через голову стащила платье, потом рубашку. Архипов открыл рот, как будто хотел что-то сказать, но Маша снова положила на его губы ладонь — пальцы ее были холодные и тонкие и нервно подрагивали.

Архипов стеснялся смотреть на обнаженное тело, на грудь такой чудесной формы, что хотелось одновременно и прикрыть ее своей ладонью, и прильнуть к ней губами.

— Я нравлюсь вам хоть немного? — спросила Маша.

Захар Борисович молча кивнул.

— Вы так много сделали для меня, — сказала она. — Это единственное, чем я могу вас отблагодарить.

Архипов посмотрел ей прямо в глаза.

— Я ни в коем случае не могу принять вашей жертвы.

— Это не жертва, — возразила Маша взволнованно.

Она села рядом и обхватила Архипова за шею, притянув к себе.

— Это не жертва, — повторила она. — Я вас совсем не знаю. Как я могу вас любить, не зная? Но я уверена, что если бы знала вас подольше, то обязательно полюбила! Просто поймите… — Она уткнулась в плечо Захара Борисовича, нашаривая рукой пуговицы на его воротнике. — Мне нельзя теперь любить вас — так, как это могло быть раньше, несколько дней назад. Я не принесу вам теперь счастья, но я могу дать вам хотя бы свое тело, если вы его примете.

— Я не понимаю, — сказал Архипов. — Я не понимаю, о чём вы говорите.

— Это неважно, — сказала Маша. — Просто делайте то, что вам хочется. Я все исполню. Мне и самой это сейчас очень нужно. Поймите, это нужно мне самой! Это не жертва! Просто не просите меня ни о чем рассказывать. Не сейчас. Может быть, потом. Если хотите, утром выгоните меня, я уйду и ни в чем не буду вас упрекать. А хотите, оставьте здесь, как прислугу. Днем я буду стирать вам, убирать в вашей комнате, готовить. А ночью буду ваша. Хотите, я буду молчать, как немая? Хотите? — лихорадочно шептала она, стягивая рубашку с Архипова. — Хотите, буду веселая, хотите грустная, все, что вы только пожелаете. — Она расстегнула ремень на его брюках и сняла их с Архипова. Потом встала с кровати, на цыпочках добежала до противоположной стены, погасила лампу и вернулась.

Они долго и неистово целовались, крепко обнявшись. Потом Маша, чуть отодвинувшись, скользнула пальцами вниз по его животу:

— Ляг на меня, — прошептала она.

Когда Архипов сделал это, опершись на локти, чтобы не сдавить ей грудь, Маша взяла его крепко ладонью и, согнув ноги в коленях, осторожно впустила в себя.

— Тебе не больно? — с тревогой спросил Архипов.

— Нет, — просто ответила Маша. Архипов вдруг вспомнил про то, что он не первый, что был еще тот, молодой бандит. Но не почувствовал ни ревности, ни обиды — одну только нежность. Уже потом, когда в окошке начало сереть, Архипов бездумно гладил Машу по голове.

— У тебя были женщины до меня? — вдруг спросила Маша.

— Да… то есть нет, — ответил он смущенно.

— Да или нет?

— Ну… когда мы были в училище, то пару раз ходили в один дом… Но их вряд ли можно назвать женщинами…

Он вдруг почувствовал, как напряглось Машино тело.

— Почему? — спросила она.

— Как тебе сказать… Ведь это все не по любви. Просто животный юношеский зов плоти.

— Ты не смог бы полюбить кого-то из них? — спросила она тихо.

— Ну что ты! Конечно, нет! — искренне ответил Архипов.

Маша вдруг села в углу кровати, обхватив себя тонкими руками. Ее глаза смотрели на него очень серьезно.

— Почему? — спросила она. — Разве они не люди? Разве они не такие же женщины, как и я?

— Нет! — убежденно ответил Архипов. — Не сравнивай себя с ними. Они — профессионалки!

— Но я тоже могла быть такой, как они, — возразила Маша. — Если бы… если бы…

— Это не так, — возмутился Захар Борисович. — Я бы не позволил! Иди ко мне, ты простудишься.

Но Маша осталась в своем углу.

— Так чем они отличаются от меня? Скажи, — спросила она.

Захар Борисович задумчиво потер подбородок.

— Они как звери в зоопарке, — сказал он, подыскав подходящий образ. — Только такие звери, к которым ты можешь войти в клетку и на время сам превратиться в животное. Но это — не любовь, а обычное совокупление, как правило, пьяное и нечистое.