— Здорово, Березкин, — кивнул Скопин. — Ну, что?

Самсон развел руками.

— Нет пока твоего Рубчика. Не видели.

— А хорошо смотрели?

Березкин кивнул.

— Ладно, — погрустнел Скопин. — Но если заметите — сразу дай знать. И пусть твои ребята приглядят, куда он пойдет.

Березкин взял корявыми пальцами блюдце со стоящим на нем стаканом и отхлебнул чай, не отвечая.

— Еще хочу спросить, — продолжил Скопин, — есть тут такой Ионыч. Знаешь его?

— Знаю, — ответил Березкин. — Чаю хочешь?

— Нет. Где его лавка?

— От меня третья слева.

— Каков он на вид?

— Каков? — задумался Березкин. — Ну, дед себе и дед.

— Старый или не очень?

— Не очень.

— Спасибо, — насмешливо сказал Скопин. — Ты книжки писать не пробовал?

— Нет.

— И хорошо. Прощай.

Не дожидаясь ответа, Иван Федорович вышел на улицу. В том, что Самсон сдержит слово, он был совершенно уверен — три года назад Скопин прикрыл одного из ребят Березкина, теперь же тот отдавал должок.

Отсчитав три лавки по левой стороне, Иван Федорович дождался, пока две тетки не налюбуются бронзовой статуэткой конного охотника, и подошел к прилавку, за которым сидел худой сгорбленный человек с короткой седой бородкой и надвинутой на самые брови каракулевой шапке.

— Это ты Ионыч? — спросил следователь.

— А что? — ответил тот надтреснутым голосом и, отхаркнув, сплюнул себе под ноги.

— Вопрос к тебе есть.

— Купить что хочешь? — спросил старик. — Или продать?

— Ни то ни другое.

— А, — скривился старик. — Так и иди, откуда шел, не засти мне свет. Не мешай коммерции, мил человек.

— Не могу, — ответил Скопин. — Я тут по прокурорской надобности. Следователь.

— Ну! — оживился старичок. — Неужто? И на кой ляд я тебе сдался? У меня все тихо и благолепно. Ворованным не торгуем, все по закону.

— Ты, отец, Трегубова Михайлу знаешь? Коллекционера?

Старик кивнул.

— Он у тебя как-то покупал шкатулку. Маленькую.

Дед неожиданно выдвинул вперед свою бороденку и оперся локтями о прилавок.

— Ничего не знаю! — ответил он сердито. — Но правило есть правило: купил, так взад денег не проси. Ишь чего Мишка надумал — в полицию бежать! Дурак он. Я ему товару продал на пятнадцать рублей, а шкатулку эту, считай, в подарок положил. И запросил всего ничего. Ну и что, что он ее не посмотрел как следует? Пришел на базар — так не базарь, а гляди, что к чему.

— Погоди, Ионыч, — остановил его Скопин. — Это меня не Трегубов послал. Убили его.

— Как убили?

— Вот так. Зарезали в собственном доме.

Старик так и сел.

— Пресвятая Богородица, — сказал он тихо и перекрестился.

— А еще и ограбили, — дополнил Скопин.

— Ага, — кивнул старик. — Это уж как водится.

— Вот я и разыскиваю его вещички — вдруг грабители их сюда принесут продавать.

— Нет, — замотал бороденкой Ионыч, — это, мил человек, не ко мне. Я говорю: сламом не торгую. У меня чистая коммерция.

— А скажи, отец, откуда у тебя та шкатулка была?

— Та-то? — задумался старик. — Это… А! Год назад Штырин помер. Так его сын распродажу устроил отцовского имущества. Сам-то он, говорят, за границу уезжал, денег хотел.

— Который Штырин? — спросил Иван Федорович. — Уж не частный ли пристав?

— Он самый, благодетель, Аркадий Варфоломеич. От сердечного удара, говорят, преставился.

— Ага, — кивнул Скопин, — понятно. Значит, штыринская шкатулка?

— Его. Только вот что… Я вот думаю, его ли?

— Как так? — удивился Скопин.

— А так, что, говорят, Штырин того… приворовывал.

— Приворовывал?

— Ну, — смутился Ионыч, — говорят, не чист на руку был.

— Взятки брал?

— Не то чтобы взятки. Но бывало, при обысках клал в карман что плохо лежало. Никто ж жаловаться не пойдет!

— Ну спасибо, Ионыч, помог. Теперь слушай меня внимательно. Зовут меня Иван Федорович Скопин. Я — судебный следователь. Понял?

Старик испуганно кивнул.

— Если вдруг увидишь снова эту шкатулку или человека, который ее продает или покупает, немедленно иди к Самсону. Понял?

— Как не понять!

— Тогда прощай. И помни — сразу к Самсону.

— А мне что за это будет? — сварливо спросил старик. — Чего это я должен к Самсону бегать, как фараон какой?

Иван Федорович жалостливо посмотрел на торговца антиквариатом.

— Лучше спроси меня, что тебе будет, если я узнаю, что ты промолчал и не донес. Обыск у тебя будет. Это для начала. Каждую вещичку, каждый осколочек опишут и попросят рассказать, откуда.

— Я сламом не тор…

— Да слышал я эту сказку, — прервал его Скопин. — Только ты мне ее будешь рассказывать в участке. Это понятно?

Ионыч кивнул.

Скопин медленно пошел к Сухаревской башне, у лестницы которой была биржа извозчиков. Теперь оставалось только ждать весточки от Самсона. Но было еще одно дело, которое Иван Федорович с тяжелым сердцем наметил себе утром, когда одевался. Он хотел извиниться перед Архиповым за свое вчерашнее состояние. Скопин понимал, что это решение было продиктовано скорее стыдом, вызванным тяжелым похмельем, но он твердо решил это сделать, понимая, что был не прав, увязавшись пьяным на место преступления.

Скопин доехал до Селезневских бань и пошел бриться к знакомому цирюльнику Буханкину. Тот был не похож на парижских кудесников, облюбовавших Кузнецкий мост. Степенный, немногословный, он стриг и брил по-старому — с огурцом, который засовывал клиенту в рот, чтобы оттопырить особо труднодоступные места на щеке.

— Побрей меня, Буханкин, — сказал Скопин, садясь на стул и глядя в потемневшее зеркало на стене. — Сделай милость, не порежь только.

Цирюльник молча взял у мальчика чистое полотенце, укрыл им спереди пиджак Ивана Федоровича и завязал концы сзади на шее. Потом мальчик принес таз горячей воды и, поставив на табуретку справа от Скопина, положил в воду еще одно полотенце. Тем временем Буханкин начал править бритву на ремне, привязанном к спинке стула.

— Что? — спросил Скопин, поймав в зеркале его взгляд. — Новости есть?

Буханкин кивнул, продолжая править бритву. Бани находились по соседству с Сущевской частью, тут брились и полицейские, и пожарные, и даже преподаватели женских училищ с площади, не говоря уже о жителях окрестных домов.