Одним сырым зимним вечером, когда все уже почти утратили надежду, в некой корейско-американской церкви в присутствии Блейна Хардена, который смог засвидетельствовать преображение, произошло еще одно чудо: «После молитвы и пения псалмов Шин начал „разжигать слушателей, (…) говоря, что Ким Чен Ир был хуже, чем Гитлер (курсив мой)“». Затем он в общих чертах пересказал сюжет «Побега из лагеря смерти», который к тому моменту отшлифовывал вместе с Харденом уже почти год. В конце он описал побег через высоковольтное ограждение по «тлеющему» телу своего единственного друга.

«Позднее, — пишет Харден в приступе то ли наивности, то ее прямой противоположности, — я понял, что этот рассказ стал запланированным результатом тяжелой работы (курсив мой) . В тот вечер слушатели не могли спокойно сидеть на своих местах. На их лицах читались дискомфорт, отвращение, гнев и шок. Некоторые плакали». В конце «вся церковь разразилась аплодисментами». Последнее предложение книги — сумасшедший гибрид голливудского хеппи-энда и неосознанной аллюзии с книгой Оруэлла «1984»: «В этой речи — после всех прожитых лет — Шин наконец взял прошлое в свои руки (курсив снова мой)».

Но погодите: взять прошлое в свои руки — не тем ли знаменита северокорейская пропаганда? Несколько лет спустя после выхода «Побега из лагеря смерти» Харден и Шин признались, что некоторые части истории были просто-напросто выдуманы [107]. На самом деле Шина и его семью перевели в лагерь гораздо менее строгого режима, когда ему было шесть лет. Как и в СССР при Сталине (или в царской России), в Северной Корее существует множество типов лагерей (кваллисо). Самые строгие лагеря предназначены для осужденных за особо тяжкие преступления. Они хорошо охраняются, а их местонахождение хранится в тайне, их заключенные редко выходят на свободу. Самые мягкие лагеря напоминают колонии-поселения, где заключенные живут в специальных поселках и могут свободно передвигаться в пределах определенной (и охраняемой) зоны. Узники таких лагерей чаще всего возвращаются домой, отбыв наказание, и зачастую их жизнь на свободе мало отличается от жизни в лагере.

В 2015 году северокорейские власти опубликовали видеозапись, в которой отец Шина, Кён Соп, который лишь мельком упоминается в самом начале «Побега из лагеря смерти», а затем и вовсе пропадает из истории, отметает всю ложь, которую Шин нагородил в своей книге. «Приди в себя и возвращайся домой, в объятия партии», — призывает он. Конечно, государственные СМИ Северной Кореи — не самые надежные источники, но как у Шина, так и у Пак Ёнми имеется множество критиков среди их соотечественников, проживающих в Южной Корее, утверждающих, что они нарочно преувеличивают и искажают свои истории, чтобы привлечь побольше внимания. Это, в свою очередь, подрывает доверие ко всем, кто пострадал от железных кулаков северокорейского государства[108].

Дорогой Мистер Вин!

Со времени моего дерзкого появления с дискошаром несколько лет назад мы с вами нередко — и всегда согласованно — проверяли границы на прочность. Иногда каждый со своей стороны, иногда вместе. Между нами обязательно должно было оставаться что-то недосказанное — иногда слишком много недосказанного, так что мы оба постоянно злоупотребляли интуицией друг друга. Но альтернатива была бы гораздо хуже. Я никогда не смогу рассказать вам, что я на самом деле думаю о государстве, которому вы служите, а вы не захотите это услышать. Зато вы миритесь с тем, как я постоянно подчеркиваю, что не готов служить ни одной идеологии, северокорейской в том числе.

И пока я совершаю ожидаемое (хотя и не обязательное) возложение венка у монумента Мансудэ в каждый свой приезд в знак того, что я готов играть назначенную мне роль, вы более чем довольны. Такие символические жесты оставляют нам больше места для того, что действительно важно.

Например, пригласить двадцать норвежских и скандинавских джазистов, актеров, певцов и тележурналистов в Пхеньян на первые норвежские гастроли в Северной Корее, и не когда-нибудь, а в День Конституции Норвегии 17 мая.

Или пригласить северокорейских инструкторов по массовой гимнастике в Киркенес, чтобы создать самую большую живую картину в Норвегии, пикселями которой станет взвод солдат из гарнизона в Сёр-Варангере.

Издать кавер-версию дебютного альбома группы А-На «Hunting High and Low» в исполнении квинтета виртуозных северокорейских аккордеонистов.

Организовать театральную постановку о политике и национализме при участии норвежских школьников и их ровесников из северокорейской элитной музыкальной школы — с одновременной премьерой в день выборов в норвежский парламент и День независимости КНДР.

Провести первый в истории Северной Кореи рок-концерт, посвященный 70-летию освобождения от японской оккупации, пригласив выступить скандально известную диссидентскую группу из бывшей Югославии — Laibach.

Очень многое может пойти не так — и порой так и случается, потому что искусство равновесия требует, чтобы мы все время, шаг за шагом, расширяли границы того, что северокорейские власти могут позволить, и при этом ни разу не пересекли черту. Рядом с нами всегда находился слон, тяжело дышащий за нашим плечом. Мы так привыкли к нему, что иногда почти — всего лишь почти — забывали, что он существует.

За эти годы я много раз испытывал стресс, иногда нервничал, но всего трижды по-настоящему испугался. Но вы, мой корейский брат, знаете, что есть вещи, которые необходимо сделать, несмотря на опасность. Потому что иначе ты не человек, а ни то ни се, дерьмо! [109]

В первый раз мы оба испугались, когда подумали, что вас заберут в лагеря. Я не буду сильно вдаваться в детали, но речь шла об одном проекте, который я хотел провернуть в Пхеньяне с вашего одобрения и ведома вашего министерства. Мы уже несколько месяцев занимались подготовкой, когда один оппортунист в том или ином отделе государственного аппарата увидел возможность продвинуться по карьерной лестнице. Он обвинил проект, но в первую очередь вас, потому что вы «должны были догадаться», в антигосударственном характере. Другими словами, он назвал вас предателем.

Вы никогда не говорили точно, в какой отдел он о вас доложил, но уж точно не в службу безопасности дорожного движения. И он не ограничился простым осуждением и клеветой — он неустанно продолжал борьбу даже после того, как вы привлекли к делу свое начальство, которое встало на вашу сторону. Зато вы рассказали, как ваша жена неделями плакала каждое утро, когда вы уходили на работу. Она была уверена, что каждый день может стать последним. Я в то время находился дома, в позорной безопасности, и мало что мог сделать, кроме отправленного мной заявления, что вы совершенно невиновны и вся инициатива по этому проекту исходила от меня и только от меня. К счастью, у вас имелись связи, которые в конце концов оказались более весомыми, чем связи вашего обвинителя. Все закончилось хорошо. После этого случая у нас появилась шутка, что каждый седой волос у вас на голове назван в честь меня, а на заднице — в честь того оппортуниста.