Шин Дон Хёк тоже не жалеет пороху, и его история о взрослении, а потом бегстве из «концентрационного» лагеря № 14 — одно из самых устрашающих произведений в этом мрачном и кровавом жанре. Вдобавок его рассказ является ключевым элементом отчета о соблюдении прав человека в Северной Корее, опубликованном специальной комиссией ООН в 2014 году. В отчете в весьма резких выражениях порицается северокорейский политический режим за систематические нарушения прав человека, а председатель комиссии даже заявил, что преступления КНДР против человечества «поразительно похожи на действия нацистов»[106].

История Шина в пересказе Хардена мало чем отличается от множества похожих свидетельств о пытках и бесправии человека в северокорейской системе лагерей, где отдельных людей и семьи считают врагами государства и держат взаперти — часто без суда и следствия, без определенного срока. Нередко это происходит на основании дальнего родства с кем-то, кто впал в немилость. Что отличает книгу Хардена и Шина от остальных вариаций на ту же тему — это очень длинные и подробные описания безграничного садизма и насилия, которому подвергали главного героя и других пленников охранники и персонал лагеря. Шин пережил 23 года абсолютного и бессмысленного зла — от рождения и до самого бегства. Это чудо может превзойти только поистине библейская удача, которая сопутствовала ему на протяжении одинокого бегства сквозь мрак и туман через всю страну, где другие люди вырисовываются лишь неясными тенями. Шин вырос как Маугли в ГУЛАГе — результат «поощрительного брака» без любви, разрешенного родителям в качестве «награды за усердную работу», что напоминает о некоторых практиках в Камбодже при Пол Поте. Шин не знал жизни за пределами трехметрового забора, обнесенного колючей проволокой под напряжением.

Внутри царили условия, которые сделали бы честь ветхозаветному аду. Основные человеческие чувства — любовь, ненависть, сочувствие и родительские инстинкты — у заключенных полностью атрофировались. Лагерная охрана искоренила их путем безжалостной дрессуры, в ходе которой в людей с младенческого возраста вколачивали страх и вину за малейшие упоминания о грехах предков. Даже учителями начальной школы были вооруженные люди в униформе. Слепой, животный инстинкт самосохранения пронизывает поразительно краткие, расплывчатые и схематичные рассказы Шина о членах его семьи и других заключенных. Они даже не дотягивают до статистов в этой истории.

Впрочем, как уже говорилось, описания насилия и жестокостей, которые пережил сам Шин, далеко не схематичны. Родители, избивающие детей мотыгами и лопатами «с той же жестокостью, с которой лагерная охрана — заключенных». Истошно вопящие дети, поджаривающиеся на крюках над открытым огнем, словно туши животных. Учитель, насмерть забивающий шестилетнего ученика указкой на глазах его истощенных одноклассников за украденные им пять — пять! — зернышек кукурузы.

Сам Шин настолько очерствел от такой жизни, что с радостью отправляет на смерть собственных мать и брата, доложив об их планах побега после того, как его обделили миской риса во время обеда. Обоих позднее казнили на глазах у равнодушной лагерной публики: мать через повешение, брата через расстрел. Лагерь отделяли от окружающего мира 60 километров колючей проволоки, постоянно находящейся под высоким напряжением, убивающей моментально, так что запах паленого мяса обжигает ноздри. И в этом, и во многих других местах книги читатель ощущает присутствие неспящих псов нацистской Германии и дыхание Освенцима. Единственный путь отсюда лежит через колючую проволоку. Шин смог бежать благодаря тому, что его старший товарищ Пак, заменивший ему отца, придавил один из проводов под напряжением своим мертвым телом. Мальчик прополз в образовавшееся отверстие прямо по «тлеющему» телу Пака, «заземлившему» электрический ток. Сам он отделался «всего лишь» серьезными кровоточащими ожогами. Блейн Харден целую страницу уделяет подробному описанию всех счастливых совпадений, которые должны были произойти, чтобы такое бегство удалось.

Другой аспект, который в книге никак не обсуждается, — едва уловимые, но повторяющиеся стереотипы о расовой принадлежности как носителей зла, так и его жертв. Лагерные охранники до того одержимы жестокостью, что это становится контрпродуктивно даже по меркам диктатуры, подходящей к человеческим жизням с калькулятором пользы. Абсолютное Зло — с большой буквы — становится здесь и целью, и средством. Жертвы безропотно принимают жестокое обращение и даже, если верить Шину, согласны с его обоснованием. Подобное поведение не противоречит распространенным представлениям о восточноазиатских народах (китайцах, японцах, корейцах). Принято считать, что они меньше уважают жизнь отдельного индивида (ведь их так много!) и в большей степени, чем мы, поддаются дрессировке и превращению в бездушных роботов и послушных муравьев в иерархической и авторитарной системе. Истории из Северной Кореи очень легко — и, к сожалению, неизбежно — обрастают преувеличениями и искажениями из-за хронического недостатка достоверной информации. Кроме того, даже в самых стереотипных рассказах присутствует зерно истины. Так, и Корея, и многие ее соседи развивались под влиянием конфуцианской культуры, в которой коллектив и авторитеты влияют на решения отдельного человека гораздо больше, чем это принято у нас. К тому же большое количество очень похожих свидетельств о лишении свободы и жестоком обращении, поступающих независимо от разных беженцев из Северной Кореи, служат друг другу подтверждением. А поскольку проверить каждую историю в отдельности нет никакой возможности, приходится доверять им всем.

Понятийный аппарат Шина сближается с дуалистическим христианским мировоззрением, где мир делится на абсолютное добро (старые «мудрецы» и отцовские фигуры, к которым Шин привязывается в лагере) и абсолютное зло (поджаривание на огне и жестокие избиения за грехи отцов) без всяких промежуточных вариантов. Скорее всего, неслучайно, что многие из лекций Шина в «свободном мире» проходят в церквях и помещениях для религиозных собраний. Стремясь вызвать у читателей доверие, Харден уже в самом начале книги поднимает вопрос о достоверности рассказа Шина. Он не скрывает, что в процессе работы над книгой Шин не раз менял некоторые части своей истории. Книга была бы гораздо сложнее и интереснее как с политической, так и с литературной точки зрения, если бы Харден — в чьей благонамеренности у меня нет сомнений — более строго отнесся к роли Шина, своей собственной и к их взаимодействию в истории. Можно догадаться, что эта мысль не раз приходила ему в голову, особенно в последней и самой откровенной (намеренно ли?) главе.

После того как Шин относительно успешно адаптировался к жизни беженца в Южной Корее, его перевезла в США правозащитная организация «Свобода в Северной Корее» (Liberty in North Korea, LiNK). В лучших традициях американского бизнеса организация рассматривала его как «актив». «Ты можешь стать лицом Северной Кореи», — сообщили ему.

Но Шин уже выпустил в Южной Корее книгу о своем побеге, принятую довольно прохладно (если не сказать равнодушно). Во время многочисленных выступлении в церквях, организованных для него «Свободой в Северной Корее», он показал себя не очень-то харизматичным рассказчиком. Его история и способ ее презентации оказались настолько скучными, что «слушатели едва ли не засыпали ко времени вопросов и ответов».