Но он вдруг резко вскочил, едва не уронив стул, и бросил взгляд на часы:

– Мне пора. Поздно уже. Тебе, наверно, тоже надо идти готовиться к субботе.

– Да, – кивнула она. – Еще прибраться надо в мужском отделении.

– Ну тогда… Всего хорошего, – попрощался он.

– Всего хорошего, – бросила она его удаляющейся спине, а про себя подумала: «Больше он не придет. Впрочем, оно и к лучшему. После каждой нашей встречи я несколько часов сама не своя».

Но он продолжал приходить и в воскресенье, и в среду, и в пятницу до наступления Шаббата, а после миквы брал стул и садился рядом. Всегда на одном и том же расстоянии. В первые минуты они молчали и слушали шелест листвы. Со всех окрестных гор слетались, опускаясь на ветви деревьев, птицы. (Да, птицы тоже наблюдают за людьми – без бинокля, который им не нужен. Когда в сердцах людей вспыхивает любовь, птицы чувствуют это и спешат издалека, чтобы ими полюбоваться.)

– Вот что странно… – заговорил Бен-Цук, словно возвращаясь к какому-то давнему разговору. – Все это как будто давно мне знакомо. Я не чувствую, что попал в новый для себя мир. Я словно получил доступ к чему-то, что и так уже было у меня в душе.

– Значит, в прошлой жизни ты тоже был верующим.

– Может быть. Или стал им в этой. До того, как мои родители… До того, как я попал в кибуц… Понимаешь?

– Понимаю.

– В любом случае все случилось естественно. Как будто у меня на руке уже были бороздки от ремешков тфилина.

– А я… – осторожно начала Батэль. – Я вот смотрю на тебя… Ну, с тех пор как мы снова встретились… и пытаюсь понять, к какой общине ты принадлежишь. К брацлавской или к любавичской? А может, к партии ШАС?

– Я принадлежу к партии Бен-Цука, – улыбнулся Мошик. – Я так и не прибился ни к одной общине… Во всяком случае, не полностью… У каждой из них свои достоинства и недостатки… Но все хотят одного: чтобы ты выбрал именно их, а всех прочих отверг.

– У тебя что, даже раввина нет? Нет человека, с которым ты можешь посоветоваться?

– Нет.

– Это непросто. Идти к Богу в одиночку очень трудно. Даже с раввином, и то трудно.

– Ничего не поделаешь, – развел он руками. – Приблудного только могила исправит.

Ее вдруг охватило желание погладить его по щеке, и она даже потянулась к нему пальцами, но тут же спрятала руки за спину и спросила:

– Но ты доволен собой? В смысле, ты живешь в согласии с собой?

«Я жил в согласии с собой, пока вдруг не появилась ты», – подумал он, но вслух произнес:

– Разве человек может быть полностью доволен собой?

Его вопрос повис в воздухе. Она понимала, что он ждет ответа, но боялась заговорить, не уверенная, что не скажет лишнего.

Бен-Цук молчал, не собираясь на нее давить.

«С ним всегда было приятно молчать», – подумала она.

Еще она подумала: «На иврите молчат не так, как на английском».

– Ну вот я, например, довольна, – наконец сказала она. – Довольна, что уверовала во Всевышнего. Довольна, что иудаизм привнес гармонию в мое существование. Довольна, что теперь не сужу людей так строго, как раньше, а на себя налагаю больше ограничений…

– Но? – глядя ей в глаза, продолжил он.

– Кто сказал, что есть «но»?

– Мне показалось, ты хотела сказать «но».

– Я все еще не… Порой у меня такое ощущение, что я всего лишь поменяла один кибуц на другой. Ты меня понимаешь?

– Понимаю.

– И, между нами, я не в восторге от этого наряда. – Она показала на свое длинное платье. – Иногда так хочется надеть шорты или юбку! Особенно летом.

Бен-Цук кивнул. Сколько лет он ни с кем так не разговаривал! Он уже успел забыть, что бывают беседы, которые не сводятся к покорному: «Что Бог ни делает, все к лучшему».

Но Айелет вдруг испугалась собственной смелости и от смущения перекинула левую ногу на правую, мыском туфли почти коснувшись штанины Бен-Цука. Кажется, ее нога в опасной близости от его. Отдернуть ее? Или это будет выглядеть еще глупее?

Что до Бен-Цука, то он не только не отодвинул свою ногу, но и позволил себе вообразить Айелет сначала в шортах, а потом – в короткой юбке. У него в груди заворочался, просыпаясь от долгой спячки и выпуская когти, медведь желания. «А твой муж? – чуть не проревел Бен-Цук. – Он знает, что ты тоскуешь по коротким юбкам? И вообще, кто он, мужчина, сумевший тебя заполучить? Он смешит тебя, как смешил я? А каков он в постели? С ним ты тоже стонешь от удовольствия стоном, похожим на плач? Или, как и я, довольствуешься воспоминаниями?»

Но ничего этого он не сказал. Здесь, в этом сибирском раю, они никогда не обсуждали своих супругов. Наверное, боялись распугать слетевшихся птиц.

О том, что в новую микву никто не ходит, они тоже не говорили. По идее, им, конечно, следовало бы известить Данино, ведь до приезда американского филантропа оставалось меньше двух недель. Но если они это сделают, мэр примет меры и они лишатся возможности сидеть в тиши и делиться друг с другом тем, о чем они так долго молчали.

* * *

Однажды в среду их мирную беседу прервал, заставив обоих вздрогнуть, визг автомобильных шин. «Все! – подумали они. – Нас раскрыли! Кончились дни медовые – настали дни бедовые…» Но из затормозившей машины выбрались строитель-орнитолог Ноам-Наим и молодая длинноногая блондинка.

* * *

– Э-э-э… – промычал старший следователь, когда Наим рассказал ему, что в тот день видел в бинокль. – Если так… То у меня есть предложение…

– Это у меня есть предложение, – перебил его Наим, откидываясь на спинку стула и вытягивая ноги. – Вернее, ультиматум. Вы освобождаете меня не позднее чем через два часа и возвращаете мне бинокль. Иначе я сообщу куда надо, чем вы занимаетесь в своем «пежо» в обеденный перерыв.

Старший следователь провел рукой по лысине, словно приглаживал несуществующие волосы. Он долго ворочал во рту языком, как будто пытался извлечь застрявший в зубах кусочек пищи.

– Ну допустим, – наконец проговорил он. – Допустим, я тебя выпущу. А где гарантия, что после освобождения ты на меня не донесешь?

– Мы, арабы, свое слово держим. Не то что вы, евреи.

– Ладно, – после паузы решился старший следователь. – Но бинокль останется у меня. И вот еще что, Наим. Держись отсюда подальше. Я больше не желаю видеть тебя возле наших военных баз. Ни с биноклем, ни без. Ясно тебе?

– Не волнуйтесь, господин следователь, – сказал Наим. – Ваши базы нужны мне как собаке пятая нога.

Из тюрьмы Наим поехал не домой, а на озеро-в-котором-нет-воды. «Родня подождет, – думал он. – После всего этого кошмара мне надо посмотреть на что-нибудь красивое». Сотрудники заповедника, где он когда-то работал, сразу его узнали. Обняли (словно знали, что именно это ему сейчас нужно), напоили, накормили, отвели в душ, дали чистую одежду и одолжили бинокль. «Эти люди евреи, и тюремные следователи тоже евреи, – недоумевал он. – Вот и пойми что-нибудь в людях. С птицами проще».