– Переводи, – повернулся к Даниэлю Антон. – Скажи, что его карта не произвела на нас никакого впечатления. Все это мы можем увидеть и с собственного балкона. На следующей неделе? Мы уже имели удовольствие наблюдать, как они работают. Курам на смех. День поработают – и нет их. Еще на день появятся – и опять ищи-свищи. Откуда нам знать, когда они закончат? Скажи, что мы не освободим это здание, пока не получим другое. Вот так.

Даниэль покосился на бицепсы Бен-Цука, все еще сжимавшего в руке указку, и решил реплику про карту не переводить. Зачем обижать человека?

– Они требуют предоставить им помещение немедленно, – сказал он Данино. – Иначе будут продолжать играть в шахматы в микве.

Данино и Бен-Цук незаметно переглянулись, но это не ускользнуло от внимания Батэль, как чуть раньше, склоняясь над картой, она уловила блеск в глазах Бен-Цука, смотревшего на ее ключицу.

– Тогда у меня другая идея, – сказал Данино.

* * *

В воскресенье в квартал Сибирь въехал грузовик с длинным кузовом, в котором стоял панельный домик. Жители квартала дружно высыпали на улицу – посмотреть, что будет дальше. Грузовик доставил домик на окраину квартала, в место, помеченное Бен-Цуком на карте. Бен-Цук убедился, что секретная-база-про-которую-знают-все отсюда не видна, после чего домик подцепили тросами, подняли краном и опустили на землю. Через два дня поспешной отделки Бен-Цук вручил Антону ключи.

«Помещение меньше, чем обещали, – отметил Антон, зайдя внутрь. – Пол кривоват. Ни мрамора, ни красивых полок. Акустика никудышная, о Яшином концерте нечего и мечтать. Зато никаких дурацких душевых, полотенец и бассейна, мешающего проходу. С другой стороны, там от стен исходило какое-то загадочное излучение, а здесь его нет».

Благодаря этому излучению у него впервые за многие годы встал. В первый раз – когда он играл со Шпильманом, на следующий день – к его ужасу – во время партии с Никитой. Как будто кто-то зарядил здание сексуальной энергией. Это было прекрасно, но думать об этом ему было невыносимо. Дома он ни словом не обмолвился Кате о случившемся чуде, сгорая от стыда при мысли, что испытал эрекцию не при ней, так терпеливо ждавшей этого момента, а при мужиках.

– Что скажете? – спросил его Бен-Цук и в отсутствие переводчика (Даниэль вернулся домой) изобразил в воздухе знак вопроса.

Антон смачно выматерился (хорошо, что Даниэль уехал) и поставил на подоконник нового шахматного клуба банку маслин: дескать, договорились.

* * *

Батэль снова сидела на улице у входа в микву и ждала. Заходить внутрь и устраиваться за конторкой не было смысла ввиду отсутствия посетителей. На ликвидацию ущерба, нанесенного микве шахматистами, она потратила неделю, но потом пожалела, что так торопилась. Если бы она работала медленнее, ей не пришлось бы сидеть здесь сейчас наедине со своими мыслями.

Время от времени ее навещали птицы. Садились на стену, закрывающую обзор, или на электропровода, высматривали струйки воды, подтекающей из труб, убеждались, что воды нет, и улетали. Как-то вечером забежала лисица; зыркнула на Батэль своими хитрыми глазками и исчезла. Иногда мимо шли направляющиеся в шахматный клуб или на автобусную остановку жители квартала. Мужчины кивали ей, а один, тот, что произносил с валуна речь про Ленина и эмансипацию, даже снимал шляпу. Но при этом так улыбался, что было ясно, на какие мысли наводит его вид Батэль.

Но в микву никто не заходил.

Кроме Мошика, посещавшего ее по воскресеньям, средам и пятницам (до наступления Шаббата).

Его приближение она чувствовала за несколько минут до того, как его машина появлялась на улицах Сибири. Тогда она доставала из сумки зеркальце и, коря себя, прихорашивалась. Она встречала его у входа на мужскую половину и отпирала ему дверь. Оба знали, что у него есть свой ключ, но предпочитали об этом не упоминать.

Потом она шла на женскую половину. От мужской ее отделяла толстая стена, но в ней была более тонкая дверь аварийного выхода, предусмотрительно поставленная Мошиком, и Батэль прикладывала к ней ухо. Слушала, как он молится, как погружается в воду… Порой ею овладевал соблазн, и она пыталась представить себе его тело, которое помнила совсем молодым. «Интересно, сильно он изменился? У него на груди все тот же нежный пушок? Он сохранил по-юношески литой торс или, как многие отцы семейств, успел нарастить бабьи сиськи? Раньше у него на бедрах были трогательные мелкие прыщики. Их стало больше или они исчезли?»

Батэль внушала себе, что тело – это всего лишь инструмент, оболочка, но это не помогало. Ее всем нутром тянуло к нему, и ее тоска впитывалась в каменные стены миквы, и без того разогретые фантазиями строившего ее Мошика и неожиданной эрекцией Антона.

Наконец Бен-Цук выбирался из воды, и Айелет торопливо возвращалась на свой стул перед входом в микву. К ней выходил Бен-Цук. После душа и бритья от него приятно пахло одеколоном. Он не спешил прощаться, а вместо этого брал себе стул и садился рядом. Не слишком близко, но и не далеко. Вечерело, дул прохладный летний ветерок, доносивший слова Мошика до слуха Батэль, и наоборот.

Она расспросила его о детях. Он рассказал об их успехах.

– Старший – вундеркинд. Говорят, будет великим знатоком Торы. А младший – уникум. В годик уже пошел, а в два – попадал мячом в баскетбольную корзину.

– В настоящую? – поразилась она.

– Нет, – улыбнулся он, – в игрушечную. Я повесил ее у него в комнате.

– Какой ты молодец! Я знала, что ты будешь прекрасным отцом, – восхитилась она, но он молчал и разглядывал свои ботинки. – Я, кстати, тоже играла в баскетбол, – добавила она, чтобы прервать затянувшуюся паузу.

– Где? С кем? – Теперь уже изумился он.

– В Бруклине, в спортивном центре, с женщинами.

Оба вспомнили, как познакомились в кибуце, когда он повел ее играть в баскетбол с парнями: он – ее облегающую майку, она – как он весь матч отдавал ей передачи.

– Ну и как? – спросил он. – Хорошо американки играют?

– Хорошо. Правда, норовят солировать. Приходилось обучать их командной игре.

– Представляю себе, – засмеялся он и тут же принялся опасливо озираться.

Она тоже. В Городе праведников они бы не посмели так сидеть. Злые языки моментально пустили бы слух. Но здесь, в далекой Сибири, их никто не знал, и тот факт, что они сейчас почти слились душами, никого не волновал.

– По правде говоря, я далеко не идеальный отец, – признался Мошик.

«В одном он не изменился, – подумала Батэль. – Раньше тоже постоянно перескакивал с темы на тему».

– Идеален только Всевышний, – утешила его она.

Но он не принял ее утешения.

– Не знаю… Как будто я им чужой… – тихо произнес он и опустил глаза. – Между нами… как будто пропасть… Особенно с одним…

– Что значит «пропасть»? Что ты имеешь в виду? – спросила она, в первый раз посмотрев ему прямо в глаза.