устал. Пускай твой гомик оплатит мне все твои операции задним числом. Да, а как ты думала, я для него тебя лепил, что ли?! Нет! Пускай рассчитается со мной, а я предоставлю вам, само собой, очень хорошую скидку – и ты свободна!

Кстати, не удивляйся, если Ада перестанет с тобой нормально контактировать. Чтобы вернуть тебя к жизни, мы шли на жертвы со своей стороны, в том числе и на материальные. Но хочешь падать – лети одна, мы слишком много в тебя вложили и души, и средств, дурочка ты глупая, да… А вообще, у вас это семейное: непорядочность и нечистоплотность в отношениях. Я зарекся тебе об этом говорить, но сейчас все же скажу…

Твой отец как-то продул мне в преферанс приличную сумму денег. И все кормил меня обещаниями, что отдаст. Хотя и сам знал наперед, что все это – вранье! Нечем ему было отдавать! Не-чем! И ты такая же пустышка. Работу-то эту Платон ведь твой тебе нашел, да?! Ну чего ты глазами-то бегаешь, Ада бы мне первому сказала, если бы это ее была идея, поэтому даже и не пытайся сейчас лгать! Работа! Пустая брехня все это! В лучшем случае он сможет только в бордель тебя пристроить, а то ему, видно, свою собственную жопу стало вдруг жалко!

«Ничего, ничего, пусть выговорится. Его очень даже можно понять, его нужно понять. Пускай, пускай говорит!» – твердила я про себя и накручивала пальцами круги по коленке.

Помогает, да…

Профессор встал и собрал волю в кулак, всем своим видом показывая: аудиенция на сегодня закончена.

И, как он всегда это любил, уже в дверях, бросил напоследок:

– Да, и самое главное: на следующей неделе у тебя будет операция, поэтому про ваши прекрасные прожекты с твоей работой, боюсь, придется на время забыть!

* * *

Ада никогда не закончит говорить по телефону.

Но ей, конечно, все же немного любопытно, с чем это я так неожиданно к ней пожаловала.

Время от времени она смотрит на меня извиняющимся взглядом и начинает гримасничать, косясь на трубку и демонстрируя: «Как же они мне все надоели!»

Но они ей не надоели.

Надоели бы – давно бы закруглила разговор.

И потому, с чем бы я к ней ни пришла, в общем и целом это не представляет для нее большую ценность.

Я так не думаю. Я это знаю.

А вот если не я, если профессор к ней пришел… тогда – да, заволновалась бы и, может, ненадолго, но все же отодвинула куда-то свои ва-а-ажные дела.

А я – так.

Давно уже не человек, а «человек-проблема».

И к этому быстро привыкают, даже самые близкие.

С тех пор как я зашла в эту комнату, прошло уже минут пятнадцать, не меньше.

От нечего делать я походила по комнате и подошла к окну.

Большой подоконник выглядел абсолютно в духе Ады: яркий, бестолковый, заваленный всевозможными журналами и нотами.

Зачем ей ноты?

Ах, ну да… Это же бывшая музыкальная школа, она мне что-то рассказывала про никому не нужные старые пианино и пюпитры.

Белый лист, лежащий поверх кучи бумаг, испещрен черными знаками. Это ноты песни, и у нее есть название.

«Любимая моя».

Сердце мое бешено застучало.

Все вокруг меня давно наполнено знаками, надо только уметь их считывать!

Господи, где-то совсем недавно я это видела.

«Милая моя».

Так называлась песня, ноты которой держала женщина за соседним столиком в кафе. Это было почти сразу же после Кипра.

А теперь уже – любимая…

Значит, все хорошо.

Может, и зря я здесь.

Хотя почему – зря?!

Тем более, раз оно так, а я знаю, я чувствую, что именно так и никак иначе, значит – пришла пора уже серьезно поговорить с единственным родным для меня человеком!

Так больше продолжаться не может.

Я летаю по городу на крыльях, но, как только попадаю в квартиру на Пятницкой или просто вспоминаю про профессора, я чувствую себя так, словно меня долбанули об асфальт и тащат, абсолютно голую, на кострище моих кошмаров, обреченности и отчаянья.

Настало время решать.

Настало время действовать.

Настало время все изменить.

Ада старше, опытней.

Пусть ей не нравится эта ситуация, но она же моя сестра!

Она должна подсказать хоть какой-то выход.

45

С момента моего ухода с работы прошло уже две недели. Денег, которые я получил при расчете в клубе (а выдали мне их, к счастью, уже на следующий день), почти не осталось, ведь первым делом моя рачительная Маша выплатила долги по кредитам, и из нашей семейной жизни стремительно, всего-то за какие-то считаные дни, ушла стабильность.

Под раковиной больше не копились пакеты из «Азбуки вкуса». Чтобы растянуть остаток денег до «решения вопроса с моей новой работой», Маша, не говоря ни слова и пока что ни в чем меня не упрекая, поменяла фермерский рынок и престижные магазины на супермаркеты экономкласса. Да, в общем-то, она даже в «хорошее» время умела экономить и худо-бедно тянуть на себе хозяйство…

Не сказать, чтобы это «новое», а на самом деле и для жены, и для меня хорошо забытое «старое» было как-то гадко и видеть, и есть, да нет, вполне себе приемлемо…

Но вот пакеты, эти пакеты под мойкой, дешевые тонкие пакеты из «Пятерочки», именно они почему-то больше всего остального меня раздражали!

В первые дни после увольнения я еще пребывал в эйфории.

Друзья (читай – просто приятели), многие из которых варились в том же мире, что и я, восхищались моим поступком, хвалили за смелость, пророчили мне успешную частную практику и грозились подогреть хорошими клиентами.

Я же, в свою очередь, честно просматривал объявления по аренде залов, честно звонил туда, торговался и оговаривал условия, запустил в Интернет свое объявление о том, что «с нуля и с любого уровня учу детей всех возрастов бальным танцам», а дам и мужчин могу еще учить и йоге, я даже записал имена пары детишек в телефонную книгу, наобещав их мамам, что за вполне приемлемые деньги буду взращивать из них звезд, по пьянке договорился со старым приятелем-предпринимателем из соседнего подъезда, что возьму его в долю, когда придет время регистрировать и развивать мою собственную школу, и…

И больше ничего.

По истечении двух недель проекты так и остались всего лишь проектами, на мое объявление продолжали, но как-то совсем не активно приходить отклики, я даже дал пару уроков в арендованном зале и за