две с половиной недели заработал денег ровно на два похода в «народный» магазин…

Маша по-прежнему ни во что не вмешивалась, ни о чем не спрашивала и не тюкала меня, но вчера за ужином она объявила, что выходит на работу в какую-то контору друзей ее мамы помощником бухгалтера, пока что на испытательный срок.

Ну что ж, яблочко от яблони…

Я попробовал включиться в процесс, с позиции мужа разобрал по полочкам все «подводные камни» ее новой жизни, но достаточно быстро понял, что козырей у меня в общем и целом никаких нет.

Не моргнув глазом она сообщила мне о том, что Елисея ввиду моего нового статуса из школы теперь забирать мне, жратву готовить тоже лучше мне, а если я возьму на себя еще и походы в магазины, то она будет мне за это «очень признательна».

Что касается работы, то это, возможно, было именно ее решение, а вот эти милые дополнения, да… я как будто в этот момент слышал голос своей тещи!

Ну что ж…

Я сказал, что очень рад.

Сказал, что давно пора.

Насколько я успел узнать Машу за годы нашего брака, домохозяйкой по призванию она не была, но и к самостоятельности никогда особо не стремилась.

Она вообще ни к чему не стремилась.

Я так ни разу и не заметил у нее ни одной амбиции, ни одного ее истинного, собственного желания. Даже в сексе она вела себя таким образом, как будто бы совсем не прочь, но так, через одолжение, что нам, супругам, так положено и поэтому необходимо.

И Елисея она воспитывала с позиции «так надо».

Водили его по понедельникам и четвергам в бассейн – потому что остальные тоже ходят, потому что это «полезно для здоровья».

Купили сыну на зиму куртку не потому, что красивая или ей самой эта вещь понравилась, а для того, чтоб «не хуже, чем у Ваньки Людкиного».

И так во всем…

Надо тещу с тестем на Восьмое марта к нам пригласить, и на мое: «А зачем?» – снова это пустое: «Так надо, давно не виделись, а в ресторан идти дороже выйдет», и на мое: «А зачем нам вообще с ними надо быть в этот день?» – «Ну что ты… так же принято, так положено, ведь праздник…»

Ну надо так надо.

Елисею пока что все равно, в какой куртке ходить, лишь бы тепло было. Ему были совсем не интересны бесконечные тещины пазлы – подарки почти что ко всем праздникам, он капризничал, он совсем не хотел ходить в бассейн!

Мой сын любил рисовать, и это было единственным, что занимало его внимание по-настоящему и надолго.

Обретя много свободного времени я как-то на днях с дикого похмелья, попинавшись утром с Машей словами, взял и отвел его после школы в ближайшую к нашему дому изостудию.

Крепенький мужичок лет пятидесяти обернулся на нас, кивком головы предложил присесть и продолжил свое занятие.

Он писал городской пейзаж, который переносил на холст с прикрепленной рядом фотографии.

Елисей в момент перестал приставать ко мне с вопросами и начал зачарованно смотреть, как преподаватель работает.

Мы провели там два часа, в процессе которых непринужденно болтали и шутили с новым знакомым, а сын, после недолгих уговоров, достаточно хорошо для своего возраста нарисовал своего любимца – огромного рыжего тещиного кота.

Нам с сыном очень понравился и этот человек, и атмосфера старого, но чистого помещения в подвальном помещении жилого, построенного еще пленными немцами дома, и то, что он был готов (за вполне разумную плату!) обучить Елисея рисованию.

Но Маша отрезала: не стоит, пустое это.

И занятия эти ему не нужны, и дорого для нас, и время неудобное.

Ребенку ведь нужно быть дома не позже семи, а почему так (если уж он все равно делает большую часть уроков на продленке!) – она не смогла мне внятно объяснить.

В тот вечер у меня не было сил сопротивляться, я устало зевнул и отложил продолжение разговора на «потом».

Пока работа отнимала процентов восемьдесят моего времени, я принимал все Машины возражения и то, что только она «лучше знает, как надо».

И вовсе не потому, что я тоже так считал, а исключительно по причине физической и моральной усталости.

А если разобраться, то я просто ответственность за наш быт таким образом на нее перекладывал, вроде как «ты сама замуж за меня хотела, вот и рули».

Но все это время у меня был достаточно весомый аргумент: я полностью содержал семью, и даже дежурный букетик к празднику для тещи покупался на мои деньги.

А теперь, освободившись от материального и получив взамен вагон свободного времени, я с раздражением на каждом шагу замечал, насколько все здесь не так, не мое, не мне это надо, не я построил этот пропахший стиральным порошком и кухней, лишенный красоты и настоящих чувств домик…

Когда денежки стали стремительно таять, а я все продолжал ждать, сам не зная чего, я думал, что вот сегодня, сейчас, в какой-то миг, Маша брезгливо отшвырнет в сторону эту пресловутую банку с горохом и крикнет мне в лицо: «Почему же ты такой идиот, Платон?! Почему мы теперь только тратим и жрем и никуда не ходим? И когда ты ответишь, на что мы будем жить через пару недель?!»

Но ничего, совсем ничего…

Ни прямого вопроса, ни косого упрека.

Я понял: она меня теперь «выносит» только лишь для того, чтобы я не ушел.

На смену глуповатой радости когда-то влюбленной в меня по уши девочки теперь в ней поселилось терпение, смешанное с безразличием.

А между этими двумя полюсами за все прожитые вместе годы так и не появилось главного – любви.

После возвращения с Кипра я начал избегать интимных отношений с женой чаще, чем когда-либо.

Но что-то все назойливо мелькало на экране телевизора «про это». То обладательница новой прокладки в экстазе сняла трусики, то в шоу зачастили с шуточками на «эту тему», и опять жена начинает косить глаза в мою сторону. Да не дурак я, понял, когда Елисей заснет, может, и попробую… я ведь тут какой-никакой, но муж.

А лучше всего было бы для нас – чтобы Маша снова заснула под свой очередной сериал…

Алиса же продолжала существовать в моей жизни как совершенно отдельное явление.

Я заметил странную закономерность: в те дни, когда с утра на небе было солнце, мы переписывались-перезванивались вдвое больше обычного.

А хмурое небо вызывало у меня приступы тоски, которую я