– Непонятно, как мы станем искать здесь Сами Дауди, – тревожится Габриель.

– Это клиника, здесь наверняка есть мертвые, они подскажут.

Они направляются в морг. Там под потолком вьются, как комары вокруг лампы, неприкаянные души в количестве пары десятков.

– Простите за беспокойство, дамы и господа, – обращается к ним Игнас. – Нет ли среди вас кого-нибудь, кто был жив девять лет назад и может вспомнить мужчину, поступившего в пятницу 13 апреля? Высокого, немного робкого брюнета.

– Ты серьезно считаешь, что такой малости хватит, чтобы его узнать? – иронически откликается одна из эктоплазм.

– Он еще часто повторял: «Если это вас не побеспокоит».

– Зачем нам тебе помогать?

– Мы на короткой ноге с медиумом, вот зачем.

– Чем занимается этот твой медиум?

– Это дама. У нее доступ к предложениям перевоплощения в зародыши высшего сорта.

Похоже, это мало кого интересует.

– Им все равно, – резюмирует Габриель, огорченный отсутствием солидарности среди блуждающих душ.

К ним приближается молодая эктоплазма мужского пола.

– Я припоминаю кое-кого, похожего на ваше описание. Он изменил внешность. Имя тоже. Бороду отпустил. Приятный, сдержанный. И все время повторял: «Если это вас не побеспокоит». Но имя я назову при одном условии: ваша женщина-медиум должна оказать помощь не наверху, а внизу.

Три эктоплазмы удаляются в угол, чтобы их не подслушали. Юнец продолжает:

– Сначала я объясню, как сюда попал. Мне было девятнадцать лет, я спокойно ехал по департаментскому шоссе, как вдруг меня, виляя, обогнал, подсек и таранил автомобиль. Моя машина улетела в овраг, несколько раз перевернулась и воспламенилась. Зажатый ремнем безопасности, я чуть не сгорел заживо. Помощь подоспела достаточно быстро, чтобы спасти меня и доставить в эту клинику – здесь есть ожоговое отделение. Я продержался восемь месяцев. Мне снимали боль большими дозами морфия, у меня бывали периоды просветления. В один из них я увидел вашего друга. Я медленно агонизировал, страшно мучаясь.

– Они продлевали тебе жизнь, невзирая на твои страдания? Вот мерзавцы! – сочувствует ему Игнас.

Юнец кивает и продолжает:

– На лихаче, устроившем аварию, не оказалось ни царапины. Его задержали, жандармы заставили подышать в трубочку и определили, что в момент столкновения он был пьян, причем не впервые: за ним уже числился наезд в пьяном виде на пешехода. Но ему повезло с адвокатом: он отделался тремя месяцами условно и лишением прав на полгода – этот срок он даже не стал соблюдать.

– Ты хочешь, чтобы за тебя поквитались?

– Дело в другом. После моей смерти мать организовала комитет, борющийся за ужесточение наказания и за то, чтобы он не мог снова сеять смерть. В комитет входит дюжина добровольцев, до сих пор раздающих листовки, пишущих петиции, пытающихся повлиять на политиков.

– Вот и славно!

– А вот и нет! Моя мать несчастна, а я ее люблю. Ей не дает покоя то, что она называет «убийством сына опасным безумцем». Он – ее наваждение, она беспрерывно о нем думает, не может спать. Три четверти ее времени посвящено этому делу. Мой отец не выдержал и ушел от нее. Многие считают ее экстремисткой в борьбе с пьяным вождением. Я хочу, чтобы ее больше не мучила моя смерть. Я дам вам ее имя и адрес. Пусть ваша дама-медиум придет к ней и скажет, что я простил убийцу и хочу, чтобы она поступила так же и занялась своим счастьем вместо исправления того, что исправить нельзя.

– Обещаю, что так и будет! – тут же заверяет его Габриель.

– Вам придется предоставить ей «доказательства подлинности», чтобы она знала, что это действительно я. Их три, запомните хорошенько: 1) у меня было прозвище Лулу; 2) моей любимой игрушкой была жирафа по имени Альбертина; 3) моего лучшего детсадовского друга звали Винсеном. Этого должно хватить, чтобы ее убедить. Если не хватит, добавьте, что я терпеть не мог помидоры.

– В обмен вы могли бы дать нам другой ключик – новое имя Сами Дауди, – напоминает ему Игнас. – Как-никак это цель нашего появления…

– Разумеется. Извините, я не подумал. Теперь он Серж Дарлан. По-моему, после операции он вернулся в Париж.

Следователи-любители снова перелетают через Альпы и возвращаются в столицу.

45

Люси Филипини принимает клиента. Он высокий, представительный, с бачками, как выходец из прошлого века.

– Я историк, мне хотелось бы побеседовать с Наполеоном, будьте так добры.

Он говорит это так, как будто заказывает в заведении фастфуда гамбургер с сыром.

Медиум изображает легкое недоумение, пожимает плечами и закрывает глаза – сосредоточиться.

Она обращается к Дракону, а тот самолично находит и приводит бывшего императора.

– Кто смеет меня беспокоить? – вопрошает Наполеон.

Люси повторяет эту фразу клиенту. Тот восторженно лепечет:

– Ваш почитатель!

– Называйте меня «государь». Или вы не знаете, к кому обращаетесь?

Люси без малейшего энтузиазма, механически повторяет слова блуждающей души.

– Немедленно уберите кошек! Не переношу их! Разве вы не знаете о моей эйлурофобии? – возмущается Наполеон.

– Чем вам не угодили кошки? – спрашивает его медиум.

– Тем, что их не приручить и не укротить. Они ночные существа. Они коварны. Похотливы до разнузданности. Предпочитаю собак, они послушны и любят нас.

Медиум соглашается и с ворчанием выпроваживает кошек.

– Государь, – начинает ее клиент, – я интересуюсь причинами вашего стратегического выбора. Почему в решающей битве при Ватерлоо вы предпочли маршалу Массена маршала Груши?

– Массена проявлял излишнюю инициативу и потому становился непредсказуемым. Мне требовалось слепое повиновение. Груши казался мне более надежным. Но, оглядываясь назад, я вынужден признать, что он оказался болваном и что на войне лучше умный, но не обязательно верный человек, чем верный, но не обязательно умный.

Благодаря медиуму между великим человеком и историком устанавливается диалог. Историк задает много точных вопросов о военных и политических решениях императора: зачем потребовалась Русская кампания? Зачем было убивать герцога Энгиенского? Что на самом деле чувствовал император к императрице Жозефине? Почему изрек: «В любви единственная победа – бегство»? Почему избрал своим символом пчелу?

Наполеон охотно отвечает, явно радуясь таким познаниям о себе.

– Как бы мне хотелось вам послужить, государь! – восклицает историк. – Просите, чего пожелаете, ради вас я на все готов.