– Мы тщательнейшим образом оценим ее состояние. Можете быть спокойны. А пока, если это всё, я хотел бы проверить свою пациентку, убедиться, что с ней всё в порядке. – Он принял ее колкость за обеспокоенность.

Джеральдин проводила его взглядом. Не в силах выбросить из головы образ Эмили, стоящей там, когда она осознала, что они пришли за ней, инспектор почувствовала себя… виноватой. Перед ней стояли глаза Эмили, когда та поняла, что загнана в угол.

В коридоре она увидела сестру Бэрроуз. Старшая сестра отделения выглядела грозно – высокая, прямая, угловатая, с каменным лицом. А вот взгляд ее выдавал нечто иное – внутреннее смятение.

– Крайне неприятное дело, – прокомментировала Джеральдин. – Психиатр меня слегка напугал.

Сестра Бэрроуз поморгала, как будто отгоняя наваждение.

– Доктор Грин – замечательный человек.

Ага, подумала Джеральдин, теперь она знает его имя. И если у нее когда-нибудь возникнут проблемы с психическим здоровьем, она постарается не попасть к нему в лапы.

– Как вы думаете, почему Эмили так убеждена, что видела эту женщину?

Бэрроуз скрестила руки на груди. На ее лице не дрогнул ни один мускул. Оно осталось таким же каменным, каким было, когда Джеральдин допрашивала ее.

– Вы медсестра. У вас должно быть мнение?

Женщина вздрогнула:

– Это всё ее фантазии.

Джеральдин подождала и, не дождавшись ответа, сказала:

– И это всё? Так просто?

– Что вы хотите от меня услышать? – холодно спросила Бэрроуз. – Она явно была не готова возобновлять работу. Возможно, анестетик вызвал реакцию, но об этом лучше спросить анестезиолога.

Джеральдин посочувствовала Эмили: та работала в бездушном, полном безразличия месте. Неудивительно, что у нее сдали нервы. Работа была единственным, ради чего она жила.

Ее родители были классическими неудачниками, но тем не менее инспектор будет вынуждена сообщить им, что их дочь в больнице. Это самое малое, что она может сделать для Эмили. Будет чудом, если те проявят родительские чувства. Обескураженная всем, что она видела и слышала, Джеральдин повернулась, чтобы уйти. Ей еще предстоит написать отчет и отвезти домой собственных детей. Ее ждала уютная кровать. Ее безопасный мир. Она надеялась, что Эмили тоже в безопасности.

* * *

Эмили затруднялась сказать, что сейчас – ночь или день. Она лежала раздетая в кровати. Под хлопчатобумажной рубашкой на ней было нижнее белье – слава богу, раздели не догола. Кровать была приставлена к стене, справа от нее была тумбочка. Приглушенный потолочный светильник заливал комнату теплым светом. Кстати, сама комната была крошечной, не более двенадцати квадратных футов. Мебель у стены напротив напоминала обстановку гостиничного номера. Платяной шкаф, стоящий впритык к письменному столу, кожаное кресло, лампа на столе и, что удивительно, ковер на полу. На стене над столом висела картина. Жалюзи на окнах были полностью опущены. В той же боковой стене, что и ее кровать, была тонкая деревянная дверь, но ее взгляд был прикован к другой – той, что напротив. За этой дверью находились люди, которые поместили ее сюда.

Эмили останется спокойной. Это ее лучшая защита. Никаких слез. Она будет подыгрывать им. Ее единственный шанс выбраться отсюда – давать правильные ответы на их вопросы. Издавать правильные звуки. Она имеет представление о психиатрической помощи и знает, чего от нее ждут. Она признается в депрессии, тревоге, в том, что видит людей, которых на самом деле там не было, – и обвинит во всем этом Зои. Сестра была ее козырем. Причиной ее рецидива. Она только что отметила первую годовщину. Она имела право сорваться. Джеральдин будет рада, если она скажет ей, что придумала все это. Ей, конечно, придется извиниться за трату времени полиции. Это не входило в ее намерения, но, поскольку Зои так и не нашлась, ее разум создал ряд персонажей, на которых она могла сосредоточиться, людей, которые, как ей казалось, нуждались в спасении. Перенос как механизм преодоления отвлекал ее от мыслей о Зои. Вот такую картину она им нарисует, и когда они сочтут ее вменяемой, то выпустят отсюда.

Выбравшись из кровати, Эмили нашла выключатель и сделала свет ярче. Открыв дверь, увидела небольшую ванную комнату с душем, унитазом и раковиной. Также заметила два белых полотенца, мини-тюбик с зубной пастой, дезодорант и мыло, расческу и зубную щетку, а также пару одноразовых памперсов. Шагнув внутрь, Эмили поискала замок – и, поскольку такового не оказалось, просто закрыла дверь.

Сходив в туалет, она быстро приняла душ и оделась в собственную одежду, висевшую в шкафу. Вешалки были пластиковые и прикреплены к перекладине. Затем Эмили надела сандалии и причесалась. До сих пор никто не остановил ее.

Подойдя к жалюзи, она нашла кнопку на стене и нажала на нее. С тихим жужжанием те поползли вверх, и комнату наполнил неяркий дневной свет. Стены были окрашены в бледно-голубой цвет, но кое-где намеренно оставлены белые пятна, похожие на облака. На картине был изображен пляж; солнечное небо, море и песчаный берег, о который разбивались небольшие зеленые волны. Окно было сплошным, даже без форточки.

Теперь Эмили точно знала, где находится: на верхнем этаже их клиники. Это было современное психиатрическое крыло, куда она отказалась заглянуть, когда ее пригласили на экскурсию по больнице. Теперь она была там, и никто не спросил ее желания. Она была пациенткой. Психиатрической пациенткой. Удар номер два был нанесен.

Джеральдин шлепнула ладонью по входной двери. На какую громкость эти люди поставили телик? Стоя снаружи, инспектор слышала голос Холли Уиллоуби [18]. Она стукнула снова и застыла на единственном чистом месте, какое смогла найти на короткой дорожке, состоявшей из двух квадратных бетонных плит, наполовину заставленных мешками для мусора, на которые явно совершали набеги не то чайки, не то лисы. На земле валялись куски намазанного маслом хлеба и растеклось содержимое банок с печеными бобами.

Наконец за дверью послышались шаги.

– Только попробуйте оказаться чертовым продавцом…

Дверь ей открыла Дорин Джейкобс. Увидев перед собой Джеральдин, она кивнула – правда, без особого энтузиазма.

– А-а-а, это вы… Я по стуку должна была догадаться, что это старина Билл [19]. Что привело вас сюда, детектив-инспектор Саттон?

Дорин сказала «старина Билл», как будто была старой аферисткой, но, насколько было известно Джеральдин, до того как Зои пропала, она ни разу не попадала в поле зрения полиции. Может, просто не жалует полицейских или же обвиняет их в том, что они так и не нашли ее дочь…

За последний год Дорин Джейкобс почти не изменилась. Своими короткими светлыми волосами она напоминала Джеральдин многих женщин, с которыми ей доводилось встречаться за годы ее карьеры. Они были хмуры и подозрительны, их лица – лишены душевности и человеческой теплоты. Стоявшая перед ней была невысокой и толстой, с мощными ручищами, способными раздавить вас в объятиях. Ростом и темным цветом волос ее дочери пошли в отца. Дорин даже не пыталась пригласить свою гостью войти. Джеральдин решила было поиграть с ней, сказать, что у них есть новая информация о местонахождении их пропавшей дочери, просто чтобы проверить ее реакцию. Но профессионал в ней не позволил ей опуститься до такой уловки. Ей с первого взгляда было видно: Дорин Джейкобс женщина черствая и бездушная, лгунья и притворщица. В ней не было ничего общего с ее старшей дочерью. С трудом верилось, что она произвела на свет такого человека, как Эмили.