– Я здесь с новостями об Эмили.

– Мы в курсе, – прервала ее Дорин. – Доктор позвонил вчера вечером и поставил нас в известность. Она якобы должна была ночевать у нас.

Джеральдин мысленно вздохнула. Ей следовало предвидеть, что будет. Она просто впустую потратила свое время.

– Ну что ж… Хорошо, что вы в курсе. Тогда не буду вам мешать.

Она повернулась, чтобы уйти. Но слова женщины заставили ее замереть на месте:

– Я не удивлена, что ее закрыли. Она даже в детстве была с приветом.

Джеральдин в упор уставилась на нее:

– Извините, не поняла?

– Я сказала, что она всегда была с приветом. Никогда не вела себя как нормальный ребенок. Она родилась взрослой, но не в хорошем смысле. Всегда следила за всеми. Вечно толкалась в дверях. Подглядывала. Когда родилась Зои, будь у нее такая возможность, она сбежала бы из дома вместе с сестрой. Мне вечно приходилось следить за ней, чтобы она не сбежала с ней. Взяла на себя заботу о ней, как будто была ее матерью… Покупала детское питание, меняла подгузники, оставляла мне указания, когда я должна накормить ее сестру, когда переодеть, как будто я круглая дурочка… Ей же было девять лет! Умная маленькая кобылка, которая думала, будто она все умеет. – Дорин ухмыльнулась, и в ее безжизненных голубых глазах промелькнул огонек. – И она умела. Не было ничего, с чем она не могла бы справиться; она ухаживала за сестрой так, словно была для этого рождена. В конце концов мы перестали вмешиваться. Почему бы и нет? Она думала, что все делает лучше нас, так пусть теперь докажет. Хотела бы я знать, кто, по ее мнению, менял подгузники ей самой? Кормил из бутылочки? Чертова фея? До того как родилась Зои, мы слышали, как она разговаривает сама с собой. Со своим воображаемым другом! У нее их была целая комната! Шеренги мишек и кукол вдоль стен, которые, по ее словам, говорили с ней. Странно, лично я ни разу не слышала от них ни единого слова! Все это было в ее голове. Зои же просто была еще одной игрушкой из ее коллекции.

Внутри Джеральдин все пылало от гнева. То, что описала Дорин, звучало как жизнь одинокого, неприкаянного ребенка, который, не чувствуя родительской любви, искал утешения в игрушках, а потом – в младшей сестре. Это был единственный известный ей способ любить.

– Вы не любите свою дочь, миссис Джейкобс? – спросила Джеральдин, что называется, в лоб.

Дорин посмотрела на нее, похоже, ничуть не задетая ее вопросом. Вытащив из кармана спортивного костюма пачку сигарет, она прикурила от «биковской» зажигалки, глубоко затянулась и выпустила дым из уголка рта, избегая лица Джеральдин.

– Что значит «не люблю»? Мы ее не знаем. Она жила здесь два года назад, но мы понятия не имели, что у нее на уме. В основном она сидела в своей комнате. Входить к ней могла только Зои, чтобы та потом вбивала ей в голову свои великие идеи. – Дорин сделала очередную затяжку и отвернулась. – Не хочу этого говорить, потому что это нехорошо… но лучше бы пропала именно она, а не моя Зои.

Джеральдин вернулась в машину. Ее била дрожь. Она много чего повидала за годы работы в полиции, но такие страшные, жестокие слова слышала впервые. Желать, чтобы один ребенок пропал вместо другого, – верх противоестественности.

Этим своим признанием Дорин Джейкобс поведала многое.

Она безжалостно эксплуатировала Эмили, использовала ее в качестве няньки для младшей сестры. Картина была предельно четкой и ясной. Джеральдин представила себе, как девятилетняя Эмили нянчит сестру, меняет ей подгузники, кормит из бутылочки, как не спит долгими одинокими ночами, пытаясь успокоить плачущего ребенка. Как черпает утешение в ком-то реальном. До того, как Зои пропала, Эмили была невероятно стойкой, если вынесла такое, с позволения сказать, воспитание. Джеральдин предпочла бы, чтобы все обошлось без госпитализации. Эрик наверняка мог бы оказать Эмили ничуть не менее эффективную помощь.

Инспектор включила мотор. Интересно, разрешат ей посетить Эмили в больнице? Или прежде, чем разрешат посещения, пациент должен прийти в норму?

Эмили наверняка понадобятся какие-то вещи, но Джеральдин почему-то не могла представить, как Дорин Джейкобс навещает дочь. Однако ради Эмили нужно быть осторожной. Она ей не подруга. Она – офицер полиции.

Их отношения в данный момент далеки от лучших. Джеральдин казалось, что она покинула тонущий корабль, бросив на нем Эмили…

Инспектор села прямо, вздохнула, взглянула в боковое зеркало и отъехала от дома. Да, она – офицер полиции. Она может делать только то, что правильно. Она не может переписать все случившееся и найти всех пропавших без вести. Она будет рядом с Эмили, когда окажется ей нужна. И это лучшее, что она может сделать.

Из динамиков негромко звучала классическая музыка. В помещении находились с десяток людей. Одни сидели за столами, ели или накладывали в миску хлопья; другие наливали из термоса коричневую жидкость или намазывали на хлеб масло. Они выглядели как обычные люди, чувствовавшие себя здесь как дома.

По всей видимости, те, у кого были серьезные психические проблемы, были заперты в другом месте, подумала Эмили.

Ее, как новенькую, заметила женщина с каштановыми локонами, которая с улыбкой шла ей навстречу. На ногах у нее были пушистые розовые тапочки в виде кроликов с большими висячими ушками.

– Угощайся, милая. Там кофе и чай. Или, может, завтрак?

Эмили поблагодарила и подошла к тележке. Есть она пока не хотела, но ей хотелось пить.

Подойдя к пустому столику, она села одна и, потягивая теплый кофе из пластмассовой кружки, осмотрелась по сторонам.

Прямоугольная комната была просторной, места в ней хватало для всех. С трех сторон стояли кресла и диванчики, низкие кофейные столики и круглые обеденные столы – выбирай, что пожелаешь. Большой телевизор, укрепленный высоко под потолком, сейчас был выключен. Вдоль стен расставлены книжные шкафы. Стены украшали пейзажи. Комната выглядела вполне комфортно, как место, где можно было расслабиться и забыть о своих неприятностях – до тех пор, пока вы не замечали четыре видеокамеры, развешанные по верхним углам комнаты и следившие за каждым вашим шагом.

За соседний стол сел мускулистый молодой человек. Его спина была крепкой – под футболкой были видны прекрасно развитые мышцы. Светлый ирокез на голове был добрых четыре дюйма в высоту. Эмили задалась вопросом, сколько времени у него уходит на эту прическу. Взяв бумажную салфетку, он аккуратно разложил ее на столе. Затем взял нож и, аккуратно разрезав ломтик хлеба ровно посередине, отрезал корочки, убрал их с салфетки и положил на поднос. Затем взял еще один кусочек хлеба и вновь разрезал его пополам. Эмили смотрела как зачарованная. Оказывается, молодой человек еще не закончил. Он проделал это с каждой половинкой, а затем и с каждой четвертушкой. В конце концов разрезал пополам и осьмушки. Теперь хлеб был нарезан так мелко, что напоминал фишки для игры в скрэббл, только без букв.