Так повторилось несколько раз. Хазен, не меняя позы, стоял в дверях, спокойный, собранный – ни гнева, ни даже стали не замечалось в его взгляде, только настороженность и внимательный прищур. Сам он не нападал и бил только тогда, когда Кублах кидался в очередную атаку.

Каждый удар его был оглушителен, но, казалось, только прибавлял Кублаху ярости. Правда, где-то на самом дне ярости тоненько бренчал колокольчик испуга. Уж слишком железны были удары, слишком сильно выбивали сознание каждый раз, в нормальном состоянии Кублах не выдержал бы и одного.

И он прекрасно понимал – опять-таки на самом дне ярости, – что и в этом его нечеловеческом, невменяемом состоянии число ударов, после которых он способен вставать на ноги, очень даже ограничено.

После пятого или шестого падения Кублах по-прежнему резво вспрыгнул на ноги, но с атакой долю секунды повременил. Его затуманенное сознание все так же было охвачено бешенством и звало в немедленный бой, но колокольчик испуга призывал хотя бы на миг остановиться и подумать, что делать дальше, чтоб победить.

Размышления, как было сказано выше, заняли у Кублаха всего лишь долю секунды, и Хазен эту долю с удовлетворением про себя отметил: он уже утомился ролью кулачного бойца, и к тому же стойкость Кублаха его донельзя раздражала. Он был готов уже на что угодно, лишь бы закончить схватку. Он чувствовал: еще две-три таких атаки, и он непременно отбросит джентльменский стиль защиты, сам ринется в нападение, а там уж будет драться до полного уничтожения Таининого любовничка. И неважно, что подумает, скажет или сделает жена. Уж очень был Хазен на Кублаха разозлен.

Однако разозленность Хазена не шла ни в какое сравнение с яростью Кублаха, здесь Гальдгольм своего противника недооценил. За ту самую долю секунды Кублах решил переменить тактику (это следовало сделать сразу же после первого падения, но просто в голову не пришло). «Я же джокер и должен этим воспользоваться», – вот что сказал он себе тогда.

Персональный детектив по определению может воздействовать только на своего подопечного. Это аксиома. Однако в напряженные времена (никто не знает, почему так) он может воздействовать и на кого-то другого. Я не имею в виду Импульс или Крик – мощный звуковой удар (там не только ультразвук, туда вдобавок примешано электромагнитное излучение и еще что-то), на который в принципе способны многие люди, но который только персональные детективы путем особых тренировок способны многократно усилить. Я имею в виду воздействие джокера на джокер-приемник, но… без джокер-приемника! Иначе говоря, власть персонального детектива над посторонним человеком, пусть даже и не в полную силу, а всего лишь слабой тенью. Специалисты самым искренним и категорическим образом существование этого феномена отрицают. Джокеры в него верят, хотя на джокер-курсах Кублах не встретил ни одного, кто бы мог похвастаться личным опытом по этой части. Люди, к институции ПД никакого отношения не имеющие, во власть джокера над каждым, кто ему встретится, верят свято.

– Я же джокер! – сказал себе Кублах и преобразился. Теперь это был не бык, в слепом бешенстве бьющийся головой о каменную ограду, теперь это был матадор, готовящийся к заключительному удару. Импульс здесь не подходил, не было времени на подготовку, но Кублах даже не подумал об Импульсе.

Он не помчался, как обычно, на Хазена, а быстрым шагом пошел, сосредотачивая взгляд и заставляя себя представить, что это не Хазен, а Дон.

– Не двигаться! – зычно скомандовал он, и по тембру голоса Хазен с ужасом понял, что на него идет сам персональный детектив. Он парализованно замер и тут же, как подрубленный, свалился от резкого удара в лицо.

Кублах не любил драться. И несмотря на то что невооруженное единоборство когда-то входило в программу его обучения, драться по-настоящему не умел. Знания его в этом вопросе были чисто академическими, но теперь хватило и их. Два точно нацеленных удара ногой – и Хазен надолго отключился. После того как он придет в себя, ему понадобится помощь Врача, но даже сто Врачей уже никогда не смогут вернуть ему прежнюю форму. Два удара ногой – и Хазен-атлет исчез, на его месте лежал двухсотлетний старик, из которого на время выпустили весь воздух.

Кублах подумал и занес ногу для третьего, убивающего, удара, но тут впервые подала голос Таина.

– Не-эт! – высоко-высоко взвизгнула она. И Кублах тут же отвернулся от поверженного врага.

– Действительно, – сказал он то ли ей, то ли себе, – добивать старикашку было бы совсем ни к чему. Это для меня политически невыгодно.

И добавил чуть погодя:

– Между прочим, когда он меня колотил, ты не возражала.

Скоротечную схватку между любовником и мужем Таина наблюдала от начала до конца. Она одинаково желала победы и тому и другому, одинаково страшилась поражения обеих сторон. И когда Кублах, свалив, но не добив Хазена, направился к ней, она со всхлипом бросилась мимо него к мужу, припала к нему, тоненько зарыдала.

Постояв рядом, Кублах с непривычной суровостью в голосе приказал:

– Собирайся. Сейчас поедем.

Не в силах вымолвить ни слова, она отчаянно замотала головой.

– Ничего с ним не сделается. Здоров будет. Собирайся и пошли. Ну?

Таина медленно встала, медленно вытерла слезы тыльной стороной ладони, медленно подняла взгляд на Кублаха, прерывисто, сморкливо вздохнула, обессиленно прислонилась к нему, зарылась лицом в ворс вервиетки.

– Тоскливо мне, Йошенька, ох, тоскливо. И без тебя не могу, и как же он без меня будет?

Кублах стоял камнем.

– Тс-с-с… Тс-с-са-а-а-а-а… Т-тай…

Не ко времени очнувшийся Хазен лежал все так же распятым на полу – паралич. Правая сторона лица дурашливо исказилась, съехала вниз, в глазах колыхалась боль вперемешку со стариковским одиночеством.

– Т-тай-й-й-й…

Сейчас он выглядел на все двести лет.

– Пойдем, – сказал Кублах.

Таина робко глянула на Гальдгольма и осторожно перешагнула через его ногу. Гальдгольм замолчал. Прижимаясь к Кублаху, Таина вышла из дома.

– Я так ждала тебя. Так боялась, что ты придешь.

– Пошли. Садись.

Он посадил ее в космокатер, не только формой, но и расцветкой напоминающий божью коровку, занял место водителя, ей бросил через плечо:

– Ты назад!

До вегикла они добирались без малого час.

Все это время Таина липла к своему Йошеньке, тот же оставался каменно мрачен. Она то извинялась перед ним, то кляла Хазена, то, наоборот, рассказывала, какой это замечательный человек и как трудно ей было от него отказываться. Рассказала, кстати, и легенду про День Гнева. Потом вдруг начинала укорять Кублаха, что он оставил ее одну со своими проблемами, что отпустил без возражений; гладила ему плечи,