Молодой Глясс – так его для определенности окрестил Дон – и два хорошо одетых дона (их он выбрал, потому что человек, умудрившийся в подобном положении хорошо одеться, явно более сообразителен и склонен к большей организованности, чем другие) были тут же отряжены для решения этой проблемы. Особого воодушевления поручение у них не вызвало, но они безропотно убрались из комнаты, ведомые молодым Гляссом, который, уходя, не преминул проворчать цитату из нашумевшего недавно стекла:

– Принеси то, не знаю что!

– Так, – сказал Дон, – теперь давайте прикинем наши планы по мотороле.

Но прикинуть не удалось, потому что тут же толпами стали вваливаться присланные старшим Гляссом доны. Дон сдавал их «на хранение» Алегзандеру, но они все прибывали и прибывали, пока кто-то не догадался выключить Главного из этой цепочки, поставив на дверях дежурного. Но тогда каждую минуту стал выходить на связь Алегзандер, потому что прибывали не только волонтеры, но и люди с разного рода тревожными сообщениями. Сообщали о побоищах, самоубийствах, пожарах, авариях бесколесок. Прибежал встрепанный молодой дон с выпученными глазами (никто не понял, от природы они такие или от чрезмерного возбуждения) и сообщил, что его жена с тещей застряли в лифте и надо их немедленно вытащить. Он удивил всех, испугал даже, каждому пришла в голову мысль: «Неужели этот идиот – я?» Лупоглазый откровенно пренебрегал всеми волнующими донов проблемами и даже к их идефиксу – грядущей войне с моторолой – никакого интереса не проявлял. Все его помыслы были заняты только двумя женщинами, которых он впервые увидел меньше двух часов назад. Он прекрасно осознавал, что он Дон Уолхов и никто другой, что женщины, которых он с таким жаром опекает, тоже доны и хотя бы уже поэтому не могут приходиться ему женой и тещей… Эти мелочи волновали его меньше всего, он наплевал на все окружающее, сосредоточился на узкой проблеме, но уж ее-то намеревался разрешить наилучшим образом. В конце концов он добился своего и, довольный, умчался прочь в сопровождении двух помощников.

Кого-то Дон гнал, какие-то сообщения требовали срочного вмешательства; в таких случаях он одалживал у Алегзандера «ненадолго» десяток-другой добровольцев.

Как уже говорилось, командовать Дон не любил в той же степени, в какой не любил подчиняться чужим приказам. Оказалось, однако, что командовать самим собой, размноженным в сколь угодно большом количестве экземпляров, не так-то уж и сложно. По-видимому, доны, по собственной воле подчинившиеся ему, не испытывали особенного восторга от роли подданных, но это был их собственный выбор, да и командовал ими человек точно такой же, как они сами. Они даже испытывали облегчение, в котором себе, естественно, не признавались – Дон взвалил на себя груз быстрого принятия решений, что тоже было не в его характере.

Одно плохо – командовать оказалось занятием хлопотным и утомительным. К тому же необходимость быстро принимать решения давалась нелегко и доводила Дона до головной боли. Он был похож на теннисиста-новичка, вынужденного отбивать тысячи мячей сразу. Он чувствовал, что просто не успевает переключиться с одного важного дела на другое. Донам даже и в голову не приходило разделить этот груз с Главным. Собственно, у них и не было такой возможности – очень скоро все те, кто сидел с ним в комнате в ожидании разговора о мотороле, были разогнаны для решения самых разных неотложных задач, теперь они лишь забегали к Дону сообщить о том, что сделано, и получить новое, иногда совершенно глупое, указание.

Рядом остался только Фальцетти. К нему вернулась его бешеная суетливость, он безумно раздражал уже одним своим присутствием, да вдобавок еще и вмешивался чуть ли не в каждый разговор, но очень скоро выяснилось, что без него трудно. Удивительно – затворник, он великолепно разбирался не только в географии Стопарижа, которую Дон за время отсутствия успел основательно подзабыть, но и во всех событиях жизни города (тех, естественно, что происходили до Инсталляции). Поэтому любое его вмешательство, как бы оно ни бесило Дона, на поверку почти неизменно оказывалось полезным и ускоряло дело.

– На улице Гранмагистра? Ха, неудивительно! Там уже дня три как движение перекрыто. Там с интеллекторным сопровождением какая-то серьезная авария, только завтра моторола обещал исправить. Что же они так? На каждом же шагу предупреждения! Хм!

– Эсколария? Это недалеко, я сейчас объясню, как туда короче пройти. После поворота направо сначала будет такой маленький переулочек…

– Парень! – истово взывал он к жуткого вида дебелой тетке. – Ты опять все перепутал, милый! Да как же это могло произойти на Южной, когда Южная к северу от Центральной? А еще дама!

Он не только давал советы, он с готовностью брался за любое возникающее дело.

– И это вы в такую даль нас зовете? Дон! Надо что-то делать, пора создавать парк машин, иначе ничего не получится – город-то немаленький. Смотри, какие концы!

– Парк? Машин? Каких машин? – не сразу схватывал Дон.

– Любых. Бесколесок. «Берсеркеров», «Бисекторов» – и так далее по алфавиту. И срочно.

Дон беспомощно хмурился.

– Где ж я тебе срочно их возьму? Да еще парк!

– По улицам набери.

– Вот ты и набери. А мне некогда.

– И наберу!

Свистнув ублюдку, он стремительно убегал и через несколько минут так же стремительно врывался в комнату.

– Скоро будет.

В одну из таких его отлучек, когда Дон чуть ли не впервые за все это время оказался в полном одиночестве больше чем на минуту, в дверях появился молодой Глясс, очень возбужденный и с радостной новостью:

– Больше не зови меня молодым Гляссом. Нико Витанова. Витанова! Новая жизнь! О какое у меня имя! А Нико – с ударением на последний слог.

– Надо же – на последний слог. Поздравляю. А откуда…

– А Теодор – мой… ну, что-то вроде дяди. Он три года назад приехал недельку погостить, да так и остался.

– Вот что, – глядя Витанове прямо в глаза, с мрачным неодобрением сказал Дон, – Теодор – не твой дядя, а дон, которого зовут Теодор. Так же, как и ты не его племянник, а дон, которого зовут… Кстати, откуда узнал?

– Моторола сказал… – Витанова осекся. – Тут, понимаешь…

Дон недоверчиво посмотрел на Витанову.

– Моторола? Ты у моторолы свое имя спросил?

– Дон, я понимаю, что нельзя, – взмолился Витанова. – Но сейчас, когда мы никаких планов не обсуждали, когда я ничего не знаю и ничего выдать не могу ни взглядом, ни пульсом, ни цветом кожи… И потом, все спрашивают имя, а мне нельзя?

– Кто «все»?

– Ну, после того, как он им предложил.

– Что предложил?!

Витанова с удивлением воззрился на